— Он фактически настоял, чтобы мы спали по разным спальням. О, Хилда… Я так устала. И мне больно говорить о некоторых вещах, прости, милая…
— Слава Богу, что ты вернулась и теперь в безопасности; это главное. — Она дотронулась до руки Джинджер и немного грубовато добавила: — Все пройдет. В конце концов время загладит рану. И хорошо, что память вернулась быстро. Ведь все могло обернуться катастрофой. И не обернулось. Я рада, что твои мучения закончились. Скажи, а как он себя вел, когда ты ему призналась, что все вспомнила? Извинился хотя бы?
— Нет… Я не призналась ему. Я сбежала, Хилда, и оставила записку, — сказала, она беспомощно. — Понимаешь, наша жизнь вместе походила на мечту, а, когда я вспомнила, что мы не любовники, мечта рухнула. Мне было невыносимо больно. Я не хотела объяснений. Я сбежала.
— Кошмар. — Хилда обняла подругу.
Джинджер печально улыбнулась. Хилда назвала бы ее сумасшедшей, если бы она призналась, что никогда не забудет сладости разделенных с ним мгновений, радостных пробуждений, счастливых снов. Что она будет тосковать по Мартину, пусть даже ее мысли о нем навсегда отравлены его предательством.
Но это ее тайна, ее крест на всю оставшуюся жизнь.
— Как только земля таких носит… — Хилда ласково гладила Джинджер по волосам. — Ты устала, тебе необходимо выспаться. Пойдем-ка в спальню.
— Нет. Не хочу, — возразила Джинджер, но все же покорно последовала за Хилдой по лестнице наверх.
— Как она? Отошла? — спросила Венди с тревогой. — Что сказал доктор?
— Ничего страшного, — ответила Хилда Венди, усаживаясь поудобнее в кресле и пододвигая поближе телефон. — Доктор дал ей массу рекомендаций, но это он отрабатывал свой гонорар. Главное, к чему сводилась его речь: Джинджер нужно отдохнуть и вылежаться после перенесенных потрясений.
Хилда не собиралась распространяться о причинах депрессии Джинджер; она представила дело так, словно бы Мартин был просто случайным прохожим, оказавшим ей помощь после несчастного случая. Теперь, по версии Хилды, добрый самаритянин куда-то исчез.
— Она говорила, где пропадала все это время? — спросила любопытная Венди.
— О, она хотела немного развеяться и забыла нас предупредить. — Хилда боялась распалить любопытство подруги. Пока что врать было легко, но выкручиваться и дальше она не собиралась. Внутри же Хилда не просто кипела возмущением, у нее в глазах темнело от ярости. Как, глядя на маленькую беззащитную Джинджер, этот ирод мог подумать, что она запачкана хоть в чем-то дурном? Но даже если бы и так! Кто дал ему право наказывать порок такими методами? Он же чуть не свел несчастную с ума!
Хилда дала Джинджер немного бренди и укрыла ее теплым одеялом. Страдалица заснула сразу и так крепко, что даже не ворочалась во сне. Хилда полчаса посидела с нею рядом, потом устроила Пупси и Наполеона в их новом временном доме: корзину Пупси она поставила возле камина, а плюшевый домик кота — в углу, рядом с креслом. До наступления темноты ей еще предстояло просмотреть немало деловых бумаг и ответить на полдюжины писем. Финансовая империя отца по-прежнему процветала. И что бы ни случилось, дела есть дела.
— А ты, уважаемый, охраняй сон твоей госпожи. Если какой-нибудь безрассудный мужчина посмеет проникнуть в дом, закусай его до смерти и зацарапай до полной неузнаваемости! — строго-настрого приказала она Наполеону, который в ответ лениво потянулся и потрусил на кухню, где, как ему было прекрасно известно, для него и Пупси поставили мисочки с кормом. Собачий корм гораздо вкуснее кошачьего. Особенно, если его украсть.
11
— Как он?
Мартин отбросил газету, которую читал: мать вышла из палаты отчима, аккуратно прикрывая за собою дверь.
— Ему лучше. — Мягкая улыбка осветила усталое лицо изящной пожилой женщины. — Это не сердечный приступ. Мы зря беспокоились. Но врач хочет выяснить, в чем причина его утреннего недомогания.
— Мне кажется, что причина в Гилли. В его поездке в Америку. Отчим переживает, но не подает виду. Поговори с ним, объясни, что в Америке живут такие же люди и даже говорят по-английски. Ничего с парнем не случится.
— Ты не прав, Мартин. Твой отчим переживает больше из-за того, что тебе придется и дальше финансировать мальчика. Ему кажется, что это не совсем справедливо. — Она остановилась и внимательно посмотрела на изумленного Мартина.
— Мама, ради Бога, надеюсь, он не думает, что я завидую шансу, выпавшему на долю Гилберта?
— Нет. Нет, конечно, — заверила его мать. — Ему известно, как ты любишь брата, Мартин; ты столько для него сделал, ты много трудишься для всех нас. Но я хотела с тобой поговорить не об этом. Только не спорь со мной, Мартин. Я мать и хочу знать, намерен ли ты хотя бы на этот раз жениться?
— Что?!
— Я мечтаю о внуках, мой мальчик. А у тебя появилась женщина. Не отрицай это, Мартин. Я вижу по глазам, что на сей раз дело серьезно.
Мартин был так ошеломлен, что не смел отрицать ее материнскую догадку.
— Но я не хочу говорить об этом, мама, — твердо сказал он.
Однако крепко же Джинджер засела у меня в мозгу, раз мать поняла все с первого взгляда, подумал он.
— Расскажи мне о ней, — настаивала мать, используя свое материнское право на бестактность, когда дело касалось личной жизни любимого сына.
Мартин принужденно засмеялся.
— Видишь ли, мне почти нечего тебе рассказать. Если ты вообразила ее райским созданием, на котором красиво будет смотреться белое платье, я тебя разочарую: она — порождение ада и ей больше бы подошел адский огонь и смола.
Его лицо потемнело. Мать, конечно, отметила перемену, произошедшую у нее на глазах. Если только воспоминание на него так подействовало, значит, его чувства глубоки как никогда.
— И все-таки расскажи. Я хочу знать все, — не отставала мать.
— Тебе не понравится то, что ты услышишь, — предупредил он мрачно.
Почти полчаса Мартин обстоятельно рассказывал матери о случившемся с ним. Он не упустил ни одной детали, чтобы более к разговору уже не возвращаться. Его сухой и горький рассказ потряс мать. Когда Мартин закончил и посмотрел на нее, она сидела бледная, с поджатыми губами и хмурилась.
— Ты прав, хорошего в твоем рассказе мало, — признала она напряженно. — Мартин, как ты мог с ней так жестоко поступить? Бедная девочка. Что она, должно быть, чувствовала!..
— Бедная девочка? — Мартин взорвался. — Мама, она… Если ты готова ей посочувствовать, тогда…
— Мартин, ты не представляешь, какую ты ей нанес травму. Ясно, что она любит тебя.
— Почему ты решила, что у нее вообще могут быть какие-то чувства, кроме чувства наживы?
— Но это настолько очевидно, — перебила его мать мягко.
— Мама, ты фантазируешь на пустом месте. Ведь она просто воровка. Потому что…
— Потому что облегчила кошелек Гилли на пять тысяч. Мартин, но ты же ничего не узнал толком. Может быть, были и смягчающие обстоятельства? Или ее оклеветали?
— Мама! Я много лет в бизнесе. Я могу отличить мошенничество от вынужденной кражи. Не с голодухи же она обчистила мальчишку, а продуманно и подло.
— Но так ли важно, что она делала, Мартин? — продолжала удивлять Мартина мать. — Ты так возмущаешься, потому что любишь ее. Я знаю, что и она должна любить тебя. Мартин, я никогда не говорила тебе, но, когда я только познакомилась с твоим отчимом, из школьной кассы пропали деньги, небольшая, конечно, сумма, но все-таки это было настоящим воровством. Все улики тогда указывали на меня. И никто не сомневался, что именно я взяла проклятые деньги. А твой отчим только недавно понял, что влюблен в меня. Он практически не знал, кто я такая, что у меня за душой. Но он не поверил в мою виновность. Он в тот же день объяснился мне в любви.
— Но не ты же украла, мама! Джинджер…
— Мартин, ты не слушаешь меня, — сказала мать. — Так же, как не слушаешь свое сердце. Разум подчас заблуждается, сердце не ошибается никогда. Навести ее, — посоветовала она ему. — Навести свою Джинджер, Мартин, и скажи, что любишь ее.