– Не искал бы, Тушкан Пушканович, худа от добра, – говорит Серая Сова. – Не по одёжке бы невесту искал, а по работе выбирал.
А тот ей:
– Да нет, Сова Совинична, я не хочу жить, как все. Невеста моя должна быть на особицу. Уж очень у меня мех пушистый.
Только он сказал это, как видит – над ним Белая Бабочка вьётся. Складненькая. Маленькая. Аккуратненькая. Так порхает… Такие узоры своим полётом выпархивает – загляденье. Диву дался Тушкан:
– Кто ты такая, прекрасная Белая Бабочка? Чья?
– Да ничья пока. В невестах порхаю. Жениха в хорошей шубке подыскиваю.
Говорит так Белая Бабочка, а сама белой гладью шьёт, воздушные вензеля вышивает. Глаз с неё не сводит Тушкан.
– У меня шубка хорошая, – говорит он. – Пушистая. Не зря меня Пушкановичем величают. Выходи за меня замуж, Белая Бабочка.
– Ну что ж, – отвечает она, – выйду, если работать не заставишь.
Тут вспомнил Тушкан материн наказ и спрашивает:
– А что же ты есть будешь, коли работать не станешь?
– А я вместо завтрака цветы нюхаю. Солнечным лучом обедаю. Алой зарёй ужинаю.
– Это хорошо. А где ты жить будешь?
– Я бабочка складненькая, маленькая. Много ли мне места надо? В твою мягкую шубку забьюсь, в шёрстке спрячусь. Куда ты, туда и я. Всегда при тебе.
– Лучше и не придумаешь, – говорит Тушкан. – Очень даже удобно. Селись в моей шубке.
Поселил Тушкан Белую Бабочку в своей шёрстке. Куда он, туда и она. Ему хорошо, а ей того лучше. Живёт Белая Бабочка в тепле, в светле, в мягкости. Одно только Тушкану не понятно: как можно вместо завтрака цветы нюхать, солнечным лучом обедать и алой зарёй ужинать. А спрашивать не стал.
«Значит, порода такая благородная», – решил про себя пушистый зверёк.
Прошло сколько-то времени – вдруг у Тушкана шёрстка редеть начала.
– Отчего бы это, дорогая Белая Бабочка?
А та ему ласковым голосочком отвечает:
– Не иначе, Тушканчик-Пушканчик, твоя старая шёрстка линяет и новая подрастает.
Поверил Тушкан Белой Бабочке, а шерсти день ото дня всё меньше и меньше. Совсем поредел мех. Пересчитать волоски можно.
Не на шутку закручинился Тушкан Пушканович.
– Уж не болезнь ли какая приключилась со мной, дорогая Белая Бабочка?
– Да что ты, да что ты! – успокаивает она его, а сама к заячьей шубке приглядывается, с молодым Бурундуком весёлые разговоры заводит, о здоровье у старого Барсука спрашивает.
Весь лес знает, какая беда приключилась с Тушканом Пушкановичем, только ему невдомёк. Белки, Ежовки в глаза над облысевшим Тушканом смеются. Подслеповатые Кротовочки и те видят обман Белой Бабочки, а Тушкан и ухом не ведёт.
Прознала и старая мать, что неладное с сыном творится. Прибежала к нему и чуть от разрыва сердца не померла.
– Сыночек мой! – завопила Тушканиха. – Кто это тебя до ниточки, до шерстиночки обобрал? Ты же совсем голый! Кому ты теперь такой нужен?
– Это верно, – сказала Белая Бабочка, доедая последний волосок Тушкана Пушкановича. – Тут мне больше нечем лакомиться. Пора в другой мех переселяться.
Сказала так, захихикала, вспорхнула и полетела в барсучий лес.
Сразу узнала Тушканиха по хитрому путаному полёту Белой Бабочки вредную моль. Узнала и залилась горькими слезами, оплакивая голого сына.
– Да не горюй ты, не горюй, Тушканиха, – утешает её Серая Сова. – У него шуба не купленная, а живая, своя. Вырастет шерсть да ещё гуще будет.
Так и случилось. Продрожал голышом всю зиму Тушкан в материнской норе, а по весне оброс пушистой шерстью. Заново бедняга решил жизнь начинать, с умом друзей выбирать, по работе ценить лесных жителей. По труду!
Дикая яблонька
Подарила бабушка своему внуку Антоше нож-складешок. Хороший ножичек – острый, блестящий, с кленовым черенком. Не нарадуется внучонок на свой складешок. Только не знает, что бы такое своей обновкой сделать. Думал, думал и пошёл в лес. Нашёл в лесу дикую яблоньку. «Дай-ка, – думает, – я из неё батожок вырежу».
Нахмурился Лес. Зашумел:
– Ты что это, баловник, делаешь? Зачем мою внучку губишь?
А мальчонок-то не из трусливых был. Уткнул руки в боки да и крикнул на Лес:
– Не шуми! Не больно боюсь! – и стал дикую яблоньку подрезать.
Лес пуще прежнего зашумел:
– Не гневи меня. Плохо тебе будет, коли я разгневаюсь…
– Да что ты мне можешь сделать! Кто ты мне? По́ишь или кормишь? Что от тебя пользы-то, одни дрова, – возмутился так-то Антоша да и принялся из срезанной яблоньки батожок мастерить.
Умолк лес. Потемнел. Дождь накрапывать начал. Молния сверкнула. Птички пискнули и в гнёзда попрятались.
Схватил паренёк батожок, сунул за пазуху складешок и – домой к бабушке. На бегу обернулся да лесу язык показал.
Лес на это последний раз прошелестел:
– Каков ты со мной, таков и я с тобой буду.
– Каким хочешь, таким и будь. Очень ты мне нужен.
Тут батожок вырвался из Антошиных рук да стукнул его по затылку. Антоша оглянуться не успел, а батожок уж в лес убегает.
Запустил Антон камнем вдогонку батожку и ходу. Хотел до грозы домой поспеть. До деревни-то уж совсем пустяк оставался – через горбатый мост и дома. Кинулся Антоша к горбатому мосту, да не тут-то было. Мост до того круто сгорбился – не перейти, не перелезть.
– Ты что это, горбун, выдумал? Почему не пропускаешь меня? – спрашивает Антоша. – Разгорбись. Мне по тебе пройти надо.
А мост ему в ответ:
– Тебе надо, а мне нет. Я ведь деревянный. В лесу вырос, из леса пришёл, леса слушаюсь.
Антоша – к лодке, а та возьми да перевернись.
– Это ещё что за новости?
А лодка ему тягучим голоском отвечает:
– Аль ты не знаешь, что лодки в лесу растут. Из дерева долбятся. Плыви-ка плывмя, парень. Тут брода нет.
Дождь к той поре как из ведра полил. Так и так мокрому быть. Переплыл Антоша речку. Продрог. По весне дело-то было. Припустил домой, только пятки сверкают. Ткнул с разбега калитку, а калитка как стена каменная. Не открывается.
– Ах ты такая-сякая! У меня зуб на зуб не сходится, а ты ещё супротивничаешь, – и ну калитку руками, ногами бить.
А калитка ему:
– Бей, бей, хоть лоб разбей, всё равно не откроюсь. Деревянная я. Я ведь тоже из леса пришла, леса слушаюсь. Лезь-ка лучше, парень, свиным ходом, собачьим лазом…
Делать нечего. Полез Антоша свиным ходом, собачьим лазом. Чучело чучелом вылез из-под ворот.
Увидела бабушка внука мокрого, грязного да прозябшего, руками всплеснула:
– Ахти ах! Где это ты так?
А у Антоши вовсе зуб на зуб не сходится. Дрожит, слова не может вымолвить. Видит бабушка, не до расспросов теперь. Баню надо топить – внука парить. Истопила бабушка баню. Посадила Антошу на поло́к. Хорошо мальчонке в тепле.
– Дай-ка, бабушка, веник берёзовый. Попариться хочу.
Только сказал, веник сам собой прибежал. Прибежал да тут же на глазах листья шёлковые берёзовые сбросил и давай Антошу голыми ветками по голым-то телесам напаривать. Еле отбила старушка внука от веника.
– Что это с ним приключилось сегодня, Антошенька? Был веник как веник, а тут на́ тебе… Принесука мочалку помягче. Ей с себя грязь-болезнь смоешь.
Принесла бабушка самую лучшую мочалку. Мягкую, пушистую да душистую. Взял Антон её в руки: «Ну ты-то не в лесу выросла».
– Потрись, узнаешь, на какой я липе лыком была, – сказала так мочалка и обернулась терновником.
Бросил её Антоша подальше, а мочалка не унимается, наскакивает. Еле выбрался Антоша из бани, да не хочет упрямец лесу поддаваться. Вот и решил: «Не буду ходить по мосту, ездить в лодке, открывать калитку».