Кто-то крикнул наверх, чтобы халатники сдали пушки, и хивинцы очень охотно и весело спустили к нам два зембурека на веревках. Веселому настроению помешало несколько то обстоятельство, что со стен стали спускаться к нам пленные персияне, которых хивинцы и провожали, безвредными впрочем, выстрелами. Эти персияне рассказывали, что с уходом хана в Хиве водворились беспорядки, и что пленных собираются вырезать, а между ними много и русских. Эти рассказы взволновали у нас многих. Может быть, и это отчасти повлияло на дальнейший ход событий.
Зная, что в Хиве существует сильная числом воинствующая партия, и желая предупредить беспорядки, которые легко могут возникнуть, как это случилось в Мангыте, в самую минуту сдачи города, Веревкин приказал занять Шах-абадские ворота и часть стен в обе стороны. Если не сдадут добром, то взять силою.
Тут и началась оперетка…
Совершенно естественно и каждому понятно, что если хивинцам неоднократно уже было объявлено самим Веревкиным, что он не имеет права трактовать о мире, что это право предоставлено одному Кауфману, который и есть главный начальник всех войск, вступивших в Хиву, то все хивинское начальство и потянулось к Кауфману, подходившему уже к месту, назначенному им для встречи, т. е. к 6-й версте. Ключи от городских ворот везде в Средней Азии находятся в руках особого чиновника кур-баша, начальника ночного дозора, так сказать, ночного полицмейстера. В мирное время ворота запираются только на ночь, а в военное, конечно, и днем. Если дело идет о сдаче крепости, то понятно, и ключи повезли к тому, кто имел право принять капитуляцию и трактовать об условиях, то есть к Кауфману. Понятно поэтому, что жители, сидевшие свесив ноги на стенах, ничего другого и не могли отвечать на требования, выкрикиваемые нашими переводчиками: «Отворить ворота», — как то, что ключей у них нет, что все начальники поехали к Кауфману…
Тогда им крикнули, что если ворот не отворят, то мы их разобьем.
Со стены отвечают, что-де как знаете, это, мол, не наша забота, и что одни ворота, а именно хазар-аспские, отворены уже для ярым-патьши (для полуцаря или вице-короля, как назвали в Средней Азии Кауфмана), подходившего со стороны Хазараспа.
Снизу опять кричат наши: «Скиньте нам несколько лопат или китменей» (род больших тяпок). Хивинцы немедленно исполнили эту просьбу и спустили несколько китменей. Этими китменями наши начали долбить землю недалеко от ворот и набросали брешь-батарею, а расстояние до ворот спокойно измерили шагами. Хивинцы сидят себе и любуются. Когда батарея была готова, то гранатами пробили в воротах узкую щель, сквозь которую и полезли поодиночке люди 2-х рот (одна Самурского полка, другая 2-го Оренбургского линейного батальона); во главе их пошли Скобелев и шт. ротм. граф Шувалов. Хивинцы нисколько этому не мешали, и, таким образом, Шах-абатские ворота с прилегавшими стенами были заняты нашими войсками, как будто бы с боя, как будто бы открытою силою, а уж во всяком случае насильно. Как раз в это время отряд Кауфмана строился в колонну у других ворот для торжественного вступления в город с музыкой!
С отъездом Саранчева к Кауфману за начальника штаба при Веревкине оставался кап. Иванов. Посланный с запиской к Скобелеву: «Стоять на месте и не лезть вперед», он получил заявление, что на всякий случай необходимо прислать сюда два ракетных станка. Иванов уехал и прислал взвод ракетных станков при записке. Эту записку Скобелев представил потом Троцкому в виде доказательства, что штаб одобрял его действия. Услышав пальбу, Иванов снова едет к воротам, видит тут одного казака часового, узнает, что Скобелев с ротами вошел в город, догоняет его на арыке Палван-Ата, упрашивает воротиться, напоминая, что он уже не исполнил одного приказания… Скобелев отвечает, что идти назад страшно, оставаться на месте — опасно, остается идти вперед и занять ханский дворец… Иванов спешит с этим к Веревкину, тот ругается, велит передать Скобелеву, что если он тронется к ханскому дворцу, то будет расстрелян… Иванов нашел Скобелева уже во дворце, а Шувалова в карауле с несколькими солдатами!