Первым, что он увидел, было лицо Дункана. По щекам здоровяка вновь бежали слезы.
— Слава богу, — сказал он. — Ты жив.
Сэтон застонал. Он попытался сесть, но левый бок прошило болью. Дункан, мягко прикоснувшись, вынудил его лечь.
— Лежи, дружище. Ты болен, ранен.
Сэтон осознал, что слышит пение, высокий грегорианский хорал. Он оглянулся. Он лежал на широкой кровати в роскошной спальне. Гобелены висели по стенам, волчьи меха устилали полы, и в огромном очаге трещал огонь. Утреннее солнце заглядывало в высокие окна.
— Я проспал всю ночь?
Дункан сдавленно рассмеялся.
— Я бы не назвал это сном. Но да, ночь прошла. И никто больше не был забран. Может, ты отослал Жнеца туда, откуда он явился?
Сэтон покачал головой:
— Он вскоре вернется. Может, даже этой ночью. Надо быть наготове.
Он потянулся. Но руки наткнулись на пустоту.
— Мой меч, — сказал он. — Он здесь?
Дункан смотрел сконфуженно.
— На лестнице лежит. Никто не посмел коснуться его.
Сэтон вновь попытался подняться. Опять вспыхнула боль, грозя вернуть его в белое ничто.
— Принеси его мне, Дункан.
Здоровяк не двинулся.
— Люди говорят, что в тебе дьявол, Август. Что ты навлек на нас рок. Хотят послать за священником.
Сэтон рассмеялся.
— Во мне дьявола столько же, сколько и в тебе, Дункан, тан Этива.
Дункан опустил глаза.
— Этого я и страшился.
Он ушел и вскоре вернулся. Меч он держал подальше от тела, словно от того несло вонью. И, похоже, с облегчением избавился от него, вложив рукоять в ладонь Сэтона.
Сэтону пришлось призвать остатки сил. По клинку пробежал слабый огонек. Этого хватило. Жар растекся по телу, холод отступил. Боль защипала и вспыхнула в боку, потом угасла, смытая разливающимся теплом. Внезапно меч показался тяжелым. Он дал ему упасть на кровать, рядом с собой, и лежал, задыхаясь.
Дункан озабоченно склонился над ним.
— Помилуй, дружище, что мне делать с тобой?
Сэтон заставил себя сесть. Стоять он пока мог, но недолго.
— Жнец вернется, — сказал он. — Мы должны быть готовы. Но сначала мне нужно еще мяса. И чем сырее, тем лучше.
Дункану пришлось самому сходить за едой: слуги и близко отказывались подходить к комнате, где был Сэтон.
За время ожидания Сэтон смог наполовину дойти, наполовину доковылять до столика у огня, рядом с которым стояли два кресла. Он сел так близко к огню, как только посмел, и дал теплу наполнить себя.
Ему почти удалось. В другой раз я должен быть сильнее.
Дункан принес бедро ягненка, едва коснувшееся огня. Сэтон не возражал. Он вцепился в мясо, запивая его флягой эля. Вскоре он почти почувствовал себя прежним.
За это время Дункан едва проронил хоть слово, но несколько порций эля развязали ему язык. Сперва он ходил вокруг да около: говорил о былых днях в Абернети, о том, как играли в солдат на ячменных полях, как бегали за местными девчатами, а потом, как Сэтон и предвидел, заговорил о той судьбоносной ночи в Арброте.
— А ты задумывался, — спросил Дункан, — какой бы стала наша жизнь, отправься мы по домам, а не в ту таверну?
Сэтон покачал головой.
— Мы поступили правильно. По крайней мере я. Десять лет на ферме, и я превратился бы в своего отца… пьянчугу, вымещающего разочарование на какой-нибудь бедняжке и выводке мрачных детей. Вместо этого я повидал мир. Поездил по Европе и еще дальше. Я работал на королей и видал падение империй.
— Значит, ты не жалеешь?
Я не скажу тебе, здоровяк. Пока не задашь верный вопрос.
— Я жалею лишь о том, что я не такой, как ты, здоровяк, — сказал он. — Я промотал последние годы, сражаясь в битвах, которые не выиграть, и бунтуя против того, что не изменить.
Дункан долгие мгновения смотрел в огонь, прежде чем ответить:
— Если честно, я тоже сумел прожить без сожалений… до минувшей ночи. Я полюбил этих людей. И они признали меня своим предводителем. Я обнаружил, что хочу пожить среди них подольше.
А вот и вопрос, отвечать на который я не хотел.
Дункан поднял глаза.
— Так скажи мне, Август, ибо должен я сделать выбор. Какова цена этих дополнительных лет? Какова цена огненного меча и твоих фокусов?
Теперь Сэтон отвернулся к огню.
— Я давно уже об этом не думал, — начал он. И вновь, пока он рассказывал, вернулись воспоминания.
Таверна в Арброте была все той же смесью уже напившихся и собирающихся это сделать. Сэтон спрашивал о невысоком старике, но никто не признавал, что знает его. Он решил, что от поездки толку не было, и устроился, чтоб выпить несколько порций эля. Где-то между пятой и шестой пинтами он понял, что человечек сидит рядом с ним. Его глаза отливали красным в свете очага.