Вид у меня, конечно, был изрядно потасканный, я по-прежнему щеголял в обгорелых лохмотьях, грязный, чумазый. Зато сразу видно, что я не сидел, сложа руки.
Поместье барона Остермана, на первый взгляд, казалось покинутым.
Однако стоило мне немного углубиться во двор, как дверь одного из сараев распахнулась, и оттуда выбрался молчаливый дюжий слуга. Он смерил меня недовольным взглядом, будто это я был виноват во всех грехах человечества, но потом махнул рукой, призывая идти за ним.
Я недоуменно хмыкнул, но приглашение принял, если это вообще можно было назвать приглашением. Вошёл в дом вслед за ним, внутри меня встретил угрюмый полумрак. Окна занавешены, шторы задёрнуты, зеркала закрыты.
— Георгий Константинович ждёт, — пробасил слуга, указывая мне путь. — В светлице.
— Хорошо, — тихо сказал я.
Прошёл в светлицу. Барон Остерман лежал на кровати, практически утонув в перине. Выглядел он максимально плохо, бледный, с огромными тёмными кругами под глазами, с заострившимися чертами лица, худой. Словно что-то пожирало его изнутри, хотя с момента нашей последней встречи прошло совсем чуть-чуть времени.
— Иван… — слабо улыбнулся он вместо приветствия. — Я знал, что ты вернёшься.
— Граф Воронцов мёртв, — сказал я.
Остерман прикрыл глаза и улыбнулся.
— Славно… — сказал он.
— Что с вами, барон? — спросил я.
Не мог не спросить. Остерман сделал мне слишком много добра, чтобы я просто посмотрел на него, умирающего, и ушёл прочь.
— Я умираю, Иван, — спокойно произнёс барон. — Я почувствовал, как отошёл мой враг. Род Воронцовых пресечён, моя клятва исполнена. Мои деды и прадеды отмщены.
— Георгий Константинович… — пробормотал я.
— Всё в порядке, Иван. Так и должно быть, — сказал он.
— Я приехал вернуть всё. Как и обещал, — сказал я.
Родовые артефакты семейства Остерманов надлежало вернуть законному хозяину, и я начал выкладывать их из сумки прямо на постель умирающего. Жезл, призму, перстень.
Барон усмехнулся.
— Пригодились? — спросил он.
— Да… Пожалуй, — ответил я. — Хотя жезл применить так и не довелось.
— И слава Богу, — сказал Остерман. — Владей, на что они мне теперь? В могилу их не заберёшь. Наследников у меня нет.
— Я не могу, — сказал я. — Это ваши. Фамильные.
— Хоть вместе с фамилией забирай, — хрипло расхохотался барон. — Заслужил.
Заманчиво, конечно, вновь обрести дворянский титул, пусть не княжеский, а всего лишь баронский. Но я хотел придти в поместье Заславских как изгой Иван Ипатьев, а не как молодой барон Остерман. Посмотреть в лицо своему отцу.
— Нет. Простите, — сказал я.
Барон рассмеялся снова, и смех перешёл в заливистый хриплый кашель.
— Гордый! — выдавил он. — Ничего… Понимаю. Но артефакты всё-таки забери. Мне уже ни к чему, а тебе ещё пригодятся.
— Спасибо, Георгий Константинович, — сказал я.
Такими предложениями не разбрасываются попусту. Значит, надо брать. Я неторопливо убрал всё обратно в сумку.
— Ну, ступай, Иван, — слабо улыбнулся барон. — Больше я тебе ничем помочь не могу.
— Может, я вам как-то помочь сумею? — спросил я.
Он покачал головой.
— Мне уже ничего не поможет, Иван, — сказал он. — Главное, что ухожу я с осознанием того, что мои родичи отмщены.
Я взял его измождённую, иссушенную руку и крепко пожал. Барон улыбнулся мне, а затем устало прикрыл глаза. Разговор со мной его утомил, и я не стал более задерживаться.
Слуга, завидев меня, выходящего из светелки, вскочил в тот же миг, и я поспешил его успокоить.
— Он ещё жив, — сказал я. — Но быстро угасает. Идите лучше к нему.
Поместье Остерманов я покинул в довольно мрачном и удручённом состоянии, совсем не такого разговора я ожидал. Но хотя бы артефакты остались при мне. Это уже дорогого стоит.
Я запустил двигатель «Патриота», поехал прочь из леса, на этот раз не встретив ни волков, ни лесника, ни кого-то ещё. Добрался до трассы, повернул на Тюмень и помчался к городу.
На подъезде к окраинам, когда сеть снова начала ловить, у меня зазвонил телефон.
Звонил Вадик Чернышев.
— Слушаю, — сказал я.
Поначалу в трубке звучало только злобное сопение, но через какое-то время Вадик нашёл в себе силы заговорить.
— Если хочешь увидеть свою девку живой, приезжай в мой пентхаус. Даю тебе час времени, — выплюнул Чернышев и бросил трубку.
Не дал мне даже и слова сказать. Я тяжело вздохнул, потом выругался, несколько раз ударил руль прямо на ходу. Во мне закипал гнев. Щёки горели, сердце бешено стучало, кулаки сжимались сами собой, и это чувство впервые в жизни проявилось настолько сильно. Я понимал, почему. Потому что этот ублюдок угрожал не мне, а моим близким.