Большую часть своей наемнической жизни в Ихельтете молодой Эгар считал домом «Погонщика пони», а не казармы или квартиры любовниц, где ему случалось обитать в перерывах между военными походами. Позднее, имея чин и собственное офицерское жилье, он то и дело сюда возвращался, чтобы провести за выпивкой летний день, в тени Моста казавшийся тусклым. Случалось, покидал заведение на рассвете – выходил, пошатываясь и опираясь на двух служанок, запрокинув голову, чтобы поглядеть на возведенную иномирцами конструкцию, которая вздымалась все выше, выше, выше… И, как правило, терял равновесие, падал на задницу, переполненный сбивающим с толку, подпитанным хмелем ощущением чуда, неизменным спутником этого зрелища.
А когда после войны он по-настоящему отправился домой, и через несколько лет приехал собрат-скаранак с новостью, что – кроме прочего – «Погонщик пони» сгорел дотла, Эгар удивился ностальгии, от которой сжалось нутро.
Если бы он знал, что местечко отстроили заново, зашел бы сюда первым делом. И не только для того, чтобы раздобыть нужные сведения.
«Будет тебе, Драконья Погибель. Прошлого не вернуть. Надо жить тем, что есть теперь».
Теперь он видел перед собой простое, но не уродливое двухэтажное каменное строение с белой штукатуркой. Несущие балки верхнего этажа торчали из каждой стены на пару футов, и древесина явно недостаточно подверглась влиянию погоды. Эгар заметил кое-где на балках красные пятна, оставшиеся от гильдейских плотницких печатей. На пыльной земле между таверной и кромкой воды стояли такие же грубо сработанные столы, а новое название было выписано на обращенном к берегу фасаде дешевыми позолоченными буквами высотой с фут. Позолота поблескивала в лучах восходящего солнца, творя под мостом иллюзию маленького рассвета.
Как и говорил Дархан, с одной из балок на углу таверны на короткой цепи свисала маленькая железная клетка. Внутри была выставленная на всеобщее обозрение отрубленная голова ящера: мумифицированная, черная и печально скособочившаяся, словно чересчур большая репа, забытая в дальнем углу кладовки. Кто-то срезал губы существа, чтобы продемонстрировать клыки, но вид все равно получился жалкий. Эгар скривился, рассматривая трофей.
– Это Чешуйчатый, – торжественно произнес чей-то голосок рядом с ним.
Он посмотрел вниз и увидел мальчишку лет пяти, с грязным лицом и сальными волосами, торчащими в разные стороны. В руке, шершавой и покрасневшей, пацан держал мокрую намыленную тряпку.
Эгар кивнул.
– Точно.
– Но он дохлый.
– Ага, я заметил. Ты его убил?
Мальчик посмотрел на него, как на чокнутого.
– Мне семь лет.
– А, ну да. Тупой вопрос. – Эгар подавил зевок и огляделся по сторонам. – А твой папаша где обретается?
На юном лице отразилось смущение.
– Мой папа умер. Похоронен с почестями, его грехи прощены.
Слова были явно заученные. Наверное, мальчишка не понял его вопрос, решил, что маджак спрашивает, не витает ли дух его отца над землей в ожидании надлежащей похоронной церемонии.
«Обретает», «витает» – да уж, с нюансами тетаннского у Эгара всегда были проблемы.
– А-а. С почестями, говоришь. Значит, он был солдатом?
Смущение сгладилось, уступив место растущей гордости, которой мальчика явно обучили так же тщательно, как и предыдущей фразе.
– Мой отец погиб на войне, сражаясь с драконами. Он умер, защищая императора и его народ.
– Славно. Значит, есть чем гордиться. Послушай, а кто из здешних…
– Гадрал? Гадрал?! – Не то чтобы это был гневный рев, но мальчишка дернулся, словно голова в клетке вдруг открыла глаза. – Если ты опять вышел потрепаться со своими засранцами-дружками, я тебе так задницу надеру, что…
Говоривший вышел на порог и осекся при виде Эгара. Уставился на него, прищурив глаза от утреннего солнца.