Но несмотря на одержанную победу, Вогуром вернулся весьма с грустным видом, и сразу послал за мной. Вечером того дня, когда они вернулись, у меня состоялся нелицеприятный разговор с правителем.
- Ты пойми, - почти кричал он, - я ничего не могу противопоставить его кораблям! Да, на суше мы отбиваемся от его отрядов, но какой в этом прок, если они привозят новые и новые? Люди мои скоро будут голодать, мы окружены, и помощи ждать неоткуда! Твое искусство - это моя последняя надежда! Да что моя - надежда всех жителей Тар-Семура!
Что толку было ему объяснять, что требуемая им помощь - одно из самых нелюбимых магами заклинаний, поскольку слишком сильно нарушает природный ход вещей, поскольку маг оказывается совершенно связанным своими созданиями, и поскольку на собственных, внутренних потоках мага данное заклинание отражается не лучшим образом. Я уже понял, что не смогу отказаться. Достаточно за минувшие дни я насмотрелся на тяготы осады и на страдания осажденных.
Возле каждого города есть место скорби и покоя, где прячутся слезы многих поколений. Это - городское кладбище. Тут шумят деревья, растут цветы, и редкие тени родных виднеются порой возле могил.
Но есть и другое место успокоения; впрочем, неверно его называть "успокоением". Повешенные разбойники, бродяги, умершие за стенами, изгои, самоубийцы и прочие, ушедшие из жизни в муках и не нашедшие погребения на кладбище, устилают своими костями окрестности города. Однажды я заглянул в такие останки - и едва не лишился чувств от той глубины отчаяния, что обрушилась на меня.
В них живет, не находя покоя, стянутая в тугой узел сила, сила, связанная их мучениями. Сами хозяева тел далеко, но тела их не могут слиться с природой, не могут стать частью ветра, земли и волн. Тут, в этих телах, хранится тайник невыплеснутых страданий; и маги могут открыть его. Дополнив силами ветра и волн, огня и земли, они могут создать вокруг этих останков некое подобие призрачных тел и подчинять эти создания своей воле. В древние времена колдуны ильвов из Агларонда любили прибегать к подобным приемам в войнах со сьорлингами. Летописи Сирагунда говорят, что именно из-за подобного колдовства Гиблый кряж - в котором чуть не завершился путь Веронда - был назван Гиблым: некогда там бродили толпы подобной нечисти, порождений этого колдовства. Маги, прибегающие к нему, оправдывают себя тем, что дают успокоение метущимся душам: после того как повелитель оборвет стягивающие его творение незримые нити, эти силы сливаются, наконец, с природой. Но до тех пор, пока они бродят по земле, подчиняясь приказам своего повелителя, ужас в них и вокруг них лишь усиливается; и менее всего я хотел бы уподобиться тем, кого в просторечье величали некромантами.
Ильвские колдуны любили придавать своим творениям устрашающие обличья - как правило, это были скелеты с пустыми впадинами глазниц (особого воображения не требовалось, чтобы это изобразить: останки лежали рядом). Я решил остановиться на облике смутном, просто тенях, в сердце которых будут биться неуспокоенные души.
Все, кто погиб в недавних боях, кого поглотила морская пучина и укрыли молчаливые скалы, отдадут свои силы этим воинам. Я усмехнулся с некоторой мстительностью: когда работа будет закончена, первый, кому я покажу свои творения, будет дан Вогуром; посмотрим, что он скажет тогда.
Обойдя ближайшие окрестности города, я набрал достаточно источников для своего колдовства. Теперь мне надлежало войти в силы ветра и волн, слиться с ними - и направить их на создание моих воинов.
Быть может, я не видел их обычными глазами - но я чувствовал то же, что и они, я ощущал их, как ощущают свои руки, как продолжение тела. В ту пору мне пришлось пережить все, чем томились они, и я чувствовал, что прожил за одну ночь не один год; а, может быть, и не одну жизнь. Но вот, по одному они поднимались из песка, готовые следовать мановению моей руки. Я собирал их за отрогом западного хребта, в стороне от города и от дороги; и, когда набралось их уже несколько сотен, послал сказать дану Хартагу, что его приказание выполнено.
- О, Боги! - услышал я восклицание дана Хартага. Сам я шел, точно слепой, ведомый рукою дана, не смея оторвать внутреннего взора от своих творений; мне был подвластен каждый их шаг, но далеко не каждый мой.
- Что теперь прикажешь им сделать? - с трудом вымолвил я.
Дан Хартаг ответил не сразу.
- Сейчас я прикажу пригнать сюда лодки и корабли из гавани. Смогут твои воины с ними управиться, чтобы выйти в море?
- Надеюсь, - отвечал я.
Посадить воинов на корабли было делом непростым: многие норовили шагнуть через борта, благо, им самим было без разницы, идти по суше или по воде. Тут сказывалось отсутствие моей собственной привычки управляться с подобными созданиями; стоило дернуть не за ту невидимую связывающую нас нить - и создание начинало своеволить. Однако, все они, наконец, были посажены на что-нибудь плавучее, и дан Хартаг продолжил изложение своего плана.
- Они должны доплыть до ближайших к нам судов Камангара и захватить их. А потом, уже на этих кораблях, плыть на остальной флот Камангара. Мне не важно, уцелеет ли хоть кто-то из твоих воинов; но если камангарцы получат такую трепку и на дальних подступах к острову, они надолго остерегутся плавать в наших водах.
- Сделаю, что смогу, - тихо ответил я, не имея сил вступать в спор. Это Вогурому легко было рассуждать, как мои воины доплывут до камангарских кораблей, а мне предстояло их провести под вражескими снарядами, и я еще очень плохо представлял, как это сделать.
Лодки со странным грузом (или пассажирами?) медленно сдвинулись в сторону выхода из пролива. Тотчас же - я скорее почувствовал это, чем увидел, а вернее, увидел ИХ глазами - наперерез им устремились дозорные корабли камангарцев, дежурившие возле острова. Внезапно страх и недоумение донеслись до меня: там не ждали таких врагов. Меж тем, на сближение пошел крупный корабль с какой-то метательной машиной на борту. Первые тяжелые снаряды ударили в воду возле лодок; те покачнулись, но продолжали плыть, весла ритмично вздымались - и опускались, и не было слышно ни песен, ни размеренного счета кормчего.