Мама, которая сидит ко мне лицом, оживленно разговаривает с Лушиным гостем. Ее, я догадываюсь, интересует положение дел на селе: как-никак она у нас депутат городского Совета, и это, как она считает, обязывает ее знать настроения масс. То, что она и неизвестный сидят и мирно разговаривают, сразу успокаивает меня. Я горжусь мамой: нет человека, с которым бы она не могла найти общего языка.
Одно меня не устраивает — что я вижу Лушиного гостя только со спины. Мне очень хочется украдкой взглянуть на его лицо…
Но только я отхожу от окна и ступаю на дорожку, ведущую в сад, как до меня из флигелька доносится звонкий голос мамы:
— Яшенька, иди ужинать!
— Иду, — отвечаю я басом.
Меня разбирает любопытство: кто же, наконец, этот человек? И вдруг меня озаряет: а не Лушин ли жених? Она как-то рассказывала мне, что к ней сватался один вдовец, у которого было двое маленьких детей, но потом замужество почему-то расстроилось. Возможно, расхотел связываться с дочкой кулака?
Я пробую руками открыть дверь, но она никак не подается. Тогда я поворачиваюсь к ней спиной и толкаю изо всех сил. Дверь распахивается, и я, влетев внутрь, с трудом удерживаюсь на ногах.
От смущения перед незнакомцем я заливаюсь румянцем.
— Поздоровайся с дядей! — говорит мама.
— Здравствуйте! — выполняю я приказ.
— Поди сюда! — обращается ко мне незнакомец. В его большой рыжеватой бороде прячется поощрительная улыбка.
Я поглядываю на Лушу, на маму. Они с живым интересом ждут, что будет дальше.
Я подхожу к незнакомцу. Он ставит меня у себя между коленями. От него пахнет мягко щекочущими деревенскими запахами, памятными мне по даче.
— На, держи! — говорит Лушин гость и протягивает мне горсть лесных орехов.
Я сдираю с головы феску, подставляю ее. Она сразу же до краев наполняется отборными орехами.
Бородатый гладит меня по голове. Верхушкой лба я ощущаю шершавость и мозолистость огромной ладони.
— Спасибо! — спохватываюсь я.
— Ешь, кушай, сынок! — ласково говорит Лушин гость.
Я сажусь рядом на табуретку, и он сильными и ловкими пальцами начинает лущить орехи. Одно за другим я отправляю в рот вкусные ядрышки.
Мама ставит на середину стола тарелку с четырьмя ломтями хлеба и блюдечко с несколькими ирисками — их продавили в буфете горсовета, по десять штук в одни руки, наливает себе и другим чай.
Я не прислушиваюсь к разговору взрослых: все мое внимание сосредоточено на орехах.
Лушин гость управляется сразу с двумя делами: колет орехи и пьет чай из большой папиной чашки. Пьет он не спеша, уважительно к себе и хозяевам. Но от хлеба почему-то отказывается. Правда, ириску после долгих маминых уговоров берет. Ее ему хватает на огромную чашку жиденького чая.
— Благодарствую, — говорит он, переворачивая чашку вверх донышком.
Затем он поднимает с полу упавшую палку и встает, выходит из-за стола.
— Спасибо за хлеб, чай, — еще раз благодарит он маму и низко кланяется ей.
— Минуточку! — вдруг восклицает мама и скрывается в соседней комнате. Возвращается она оттуда с полбуханкой хлеба, завернутой в газету.
На этот раз он не отказывается от хлеба, молча укладывает его в тощую котомку.
— Ну, хозяюшка, прощай, не поминай лихом, — говорит он маме и, закинув котомку за спину, выходит из комнаты в сопровождении Луши…
— Кто он? — шепотом спрашиваю я маму.
— Лушин брат.
— Кулак?
— Ну этого я не знаю, — отвечает мама. — Но ты лучше никому не говори, что он приходил. Слышишь?
— Слышу, — говорю я, досасывая третью ириску…
5
Давно уже пора прийти очередной хлебной посылке из Ленинграда, а ее все нет и нет. Столько же дней не высовываю я нос на улицу. Зато одна за другой открываются мне тайны нашего двора, который я излазил вдоль и поперек. Кстати, под нашим двором я понимаю нечто большее, чем сам двор. В него входят и сад, и оба дома — наш и хозяйки, и два чердака, и три сарая, и многое-многое другое, что находится по эту сторону забора. Чего только я не нахожу во время моих лазаний. Тут и старая икона с тусклым изображением какого-то изможденного святого, и побитая молью фуражка, которую, как объяснила мне мама, до революции носили студенты, и лото со всего тремя недостающими фишками, и почти исправные ходики…
Но наибольшую радость мне доставляют четыре неописуемо прекрасных антоновских яблока, которые я случайно обнаружил в сене, на чердаке нашего флигелька. Написал "случайно" и заухмылялся. Не такой уж я простак, чтобы не знать, что каждый год хозяйка закладывает здесь перезимовать сотни яблок твердых сортов. Отсюда берет их и продает на базаре. В сущности, наш чердак только называется так — "наш". Мы даже не заглядываем сюда. А мне, кроме того, строго-настрого запрещено мамой брать яблоки. Я и не беру. Правда, сама хозяйка иногда угощает меня, сунет одно-два яблочка, и на этом надолго успокаивается.