Жданов вышел на улицу. Невдалеке светилось оконце: в бригадном общежитии поселились девчата из зверосовхоза. Там жила Нина.
Ветер ожесточался, шальной, порывистый. Дождь перестал. Закрепчал холод, в воздухе запахло снегом.
Свет фар из-за холма появился, как продолговатое радужное пятно с плавящимися краями. Пятно сузилось посредине и вдруг распалось на два светящихся диска. Они вспыхнули горячо и живо на гребне холма и свалились вниз, зашарахались из стороны в сторону. Директорский «газик», вскидывая задок, как сытый заяц, въехал на стан, пощупал фарами стены и подкатил к самой двери. Директор заглушил мотор, выключил фары, вылез из машины. Жданов шагнул ему навстречу.
Директор был высок и плотен. Серый макинтош, рассчитанный на стандартного потребителя, сидел на нем куце. Из-под кепки с двух сторон упали на крупное молодое лицо пряди густых коричневых волос. Директор сказал:
— Михаил? Чего не спишь? Давай буди ребят. Росу сдуло ветром. Можно работать. Будем жать.
— Чево? Работать? Да ты чой-то, Петр Анатольевич? Да мать ее в забоку, эту работу...
А сам уже шел в барак, взвинченный, бесноватый, готовый на что-то непонятное. Зажег коптилку. Заорал пронзительно:
— Колька! Вставай, робить будем. Погодка выдалась. Колька!
Тракторист вьюном завертелся на своем жидком ватнике. Сел, ошалело поморгал глазами, потом вскочил на ноги, затопал голыми пятками по земляному полу. Заголосил хриплым, дурашливым тенорком частушку.
Задвигались, зашевелились, забалагурили механизаторы, чумазые, ширококостные хозяева степи.
Директор дождался, пока все вышли из барака и скрылись во тьме. Произошло это быстро: спали не раздеваясь, без одеял и матрацев. Не пили, проснувшись, чаю, не расчесывали кудлатые свои головы, не брили жирно нафабренные степной пылью да машинной копотью бороды. Второй месяц шла уборка. Уборочка — как ласково называли ее в совхозе. Двенадцатый день лили дожди.
Директор Буранихинского зерносовхоза Петр Анатольевич Ордынцев выбрал себе такое место посереди холмистой степи, откуда хорошо видны огни всех шести комбайнов. В кузове его «газика» свалены запасные части: цепи, звездочки, валы барабанов, полотна транспортеров. Он смотрит, как плывут посреди ночи шесть ярких огней. Погаснет огонек один раз — Ордынцев знает: сломался у комбайна барабан, дважды мигнет комбайнер — значит, цепь лопнула.
Где-то далеко, на таких же взгорьях, сидят в своих «летучках» главный инженер Федя Усенко, участковые механики. Система технического обслуживания комбайнов, предложенная директором Ордынцевым, безотказно действует вот уже много ночей подряд.
Директор еще очень молодой человек. Он крепко держит тонкую чуткую баранку. Он — глава хозяйства, старого, запущенного. Он, еще два года назад студент Тимирязевской академии, теперь хозяин и ответчик за все, чем живы совхоз и его люди.
Ни один человек не видел в ту ночь, как улыбался директор. Он улыбался счастливо, открыто, беззащитно, как улыбаются дети, проснувшись в преддверии огромного чудесного дня. Директор поеживался от этого счастливого чувства.
Все было хорошо: и его нелегкая, исполненная великого смысла жизнь в совхозе, и его сила, и его власть над людьми и машинами, и его умение спокойно владеть этой властью.
Раньше он никогда не думал об этом. Он понял, как все это хорошо, недавно, в тот день, когда в совхоз приехали на уборку студенты, когда приехала Люба Шестакова, девушка с коротко стриженной кудрявой головой, девушка, каких нет в Буранихе, какие, кажется, есть только в Москве. С того дня жизнь приобрела для Ордынцева новый, радостный смысл. К этой жизни присматривались, она нравилась. Можно было похвастаться этой жизнью. Ордынцев не мог не почувствовать этого...
Что-то застучало по брезентовому верху сухо и дробно, стекло помутнело, расплылись огни комбайнов. Ордынцев распахнул дверку, и его хлестнула резкая белая заметь, ледяной струей метнулась в лицо.
«Дворники» смахнули снег со стекла. Огни комбайнов всё двигались, двигались по большому кругу. Вдруг один из них погас. Светилась только фара на тракторе, а яркий, высоко подвешенный огонь исчез, не загорался вновь. Ордынцев подождал немного, завел мотор и осторожно, щупая побелевшую дорогу фарами, поехал вниз. По колючей стерне он подобрался к самому комбайну. Тарахтел трактор, старенький, видавший виды «натик», комбайн высился в темноте огромной, неуклюжей массой. От комбайна отделился человек и пошел прочь, отворачивая лицо от ветра и косой снежной замети. В свете фар она казалась особенно густой и бесноватой.