Маше Тининой надо писать протокол. Ничего она не пишет. Она хочет сказать. Сейчас она скажет. Сейчас... Встала, говорит...
— У нас на свинарнике, и то подход есть. К свиньям стараемся подходить по-человечески. А тут чего же выходит — бумажка важней? По бумажке человеку всю жизнь испортить? Так получается. Скрылев, может, сам пьяный был. У него и нос как свекла. Одно только слово у нас, что комсомольское собрание. Проголосовали — и на тырлу...
Прорвалось...
Собрание зашумело.
— Разобрать надо!
— Обсудить!
— Исключить просто...
— За что?
— Лучше меня исключайте, — тоненько закричал Дунькин. — От Леньки больше пользы. Если бы не он, так я бы давно в Юше утоп...
В клуб вошел председатель колхоза. Никто его сначала не заметил. Он прошел к сцене, но на сцену не полез, а повернулся к комсомольцам. И все его вдруг увидели и смолкли и почувствовали, что сейчас он скажет что-то хорошее. Такое у него было лицо.
— У вас тут дела серьезные, — сказал председатель, — я объявление прочитал. Мешать не буду. Только скажу пару слов. Разрешите? Вот сегодня вы здесь все собрались. Комсомол. Я вам хочу сказать спасибо от всего колхоза. И тебе тоже, Петр Егорыч. — Председатель протянул Дегтяреву руку. Тот подошел к краю сцены, нагнулся и потряс ее. — С лесом вы нас просто выручили. Молодцы. Огромное дело сделали. Леня-то Зырянов здесь? Ага, вон он сидит. Он ведь у нас первый лоцман. И лесоруб — первый класс. И трелевщик. На все руки парень. Правда, есть у него свои грешки. Но за это вы его сами пропесочьте со всей строгостью. Но строгость строгостью, а хорошего в людях не замечать — это значит очень много потерять, так ведь?
— Так, — сказали комсомольцы.
Председатель рассказал, как будет нынче проходить сев, чего колхоз ждет от комсомольцев. Потом извинился, сказал, что срочно едет в МТС, и ушел.
На лице у Дегтярева осталась улыбка. От нее несбритые редкие волосинки радостно ощетинились на бородке во все стороны. Дегтярев был очень рад, что так обернулось дело.
— Какие будут выступления? — весело спросил он.
...Гармошка просунулась в дверь, мяукнула. Все обернулись к ней и весело ополчились на нее:
— Брысь! Закройсь! Куда? Удались, тырла! Не видишь — здесь комсомольское собрание...
Но дверь все-таки открылась, и в ней показался инструктор райкома комсомола.
— Еле добрался, — сказал он с порога. — Грамоты привез. Лесорубов награждать будем…
Дамба
Дамбу насыпали поперек Бии еще зимой, в январе. Тогда я не знал, для чего это, а теперь можно было ходить через Бию по мягкой оранжевой подстилке, смотреть, как вода все больше и больше берет верх надо льдом. Мне каждый день приходилось пересекать Бию: я работал собкором краевой газеты по городу Бийску и жил в Заречье.
Бийск — большой город, но когда я останавливался посреди реки и смотрел на него, все его дома и бийская гора казались малыми кочками в сравнении с уходящими в непостижимую высь и ширь массами голубого воздуха. И даже большая телевизионная мачта, поставленная на горе, была все равно что крохотная заноза, воткнувшаяся в край неба.
Повсюду вольготно расположились небеса. Они обрушивались на меня всем своим откровенно счастливым подвижным светом. Посреди реки мне нечем было укрыться от этого света, он проникал в меня, я наливался им до краев. Нельзя его было носить в себе. Я ходил по бийским улицам, по заводам и учреждениям, выполнял свои дела и каждую минуту готов был влюбиться. Я был совершенно к этому готов.
И возможности для этого были. Как пестрые птахи, стрекотали на новых кирпичных стенах ленинградские девчонки, приехавшие в Бийск на стройку. Неразличимо завлекательны были официантки в ресторане «Бия», куда я ходил обедать. Любовь должна была состояться вот-вот.
Однажды я встретил на улице Таню. Я знал ее, она работала экономистом на стройке. Таня была очень красивая женщина. Наверное, у нее был муж, а если мужа не было, то мало ли в Бийске интересных ребят? Не могла она быть свободной от любви!
Но на этот раз Таня выглядела необычно. На ней был надет серый трепаный макинтошик, на голове просто повязан грубый платок, а на ногах старомодные боты с отворотами, похожие на ушастых черных щенков. В этой одежде она казалась неожиданной, новой. И понравилась она мне — просто.
Я сказал ей без самолюбивой настороженности:
— Здравствуйте. Хорошо, что мы встретились.
На самом деле это было хорошо. Ничего в ней не осталось от прежней многозначительной бийской красавицы Тани. И женского-то в ней ничего не осталось: все скрыл жесткий макинтош. Только глаза, светящиеся густой темью, были прежние, очень женские глаза.