Представительное правление просто послужило буржуазии для того, чтобы воздвигнуть плотину против захватов королевской власти — не давая вместе с тем свободы народу. Но по мере того как народ все лучше сознает свои интересы, а вместе с тем растет и разнообразие самих интересов, эта система оказывается негодной. Потому–то демократы всех стран и занимаются теперь тщетными поисками за различными поправками: пробуют в Швейцарии всенародное голосование законов (referendum) и находят, что оно тоже никуда не годится; говорят в Бельгии о пропорциональном представительстве или о представительстве меньшинства, т. е. опять–таки о разныx парламентских утопиях, — одним словом, ищут того, чего найти нельзя. В конце концов им приходится все–таки признаться, что они пошли по ложному пути, и вера в представительное правление все более и более подрывается в народе.
То же самое происходит и с наемным трудом. Можно ли, в самом деле, после того, как мы провозгласили необходимость уничтожения частной собственности и коллективное владение орудиями труда, требовать, в той или иной форме, сохранения системы наемного труда? А между тем, проповедуя рабочие чеки, коллективисты поступают именно так.
Что эту систему предлагали английские социалисты в начале века (Роберт Оуэн) - вполне понятно: они в то время хотели примирить труд с капиталом и отказывались от всякой мысли нарушить насильственным путем собственность капиталистов. Понятно и то, что эту мысль принял впоследствии Прудон: в своей системе взаимного кредита он стремился сделать капитал менее вредным при сохранении частной собственности, которую он ненавидел в душе, но считал необходимой гарантией для личности против государства.
Что рабочие чеки признают и более или менее буржуазные экономисты — это также не удивительно.
Для них безразлично, будет ли получать рабочий свою плату в этой форме или в форме денег с изображением республики или империи. Им нужно спасти от грозящего им погрома частную собственность на жилые дома, на землю, на фабрики, во всяком случае — собственность на жилые дома и на капитал, нужный для фабричного производства. А для этой цели введение рабочих чеков оказалось бы как нельзя более подходящим.
Лишь бы только такой чек можно было обменять на всякие драгоценности, — и всякий хозяин дома охотно примет его в уплату за квартиру. А до тех пор, пока жилые дома, земля и заводы будут принадлежать отдельным собственникам, рабочему поневоле придется так или иначе платить им, чтобы иметь возможность работать в их полях или на их заводах и жить в их домах.
Но как можно защищать рабочие чеки — эту новую форму наемного труда, — раз мы установили, что дома, поля и заводы не составляют больше частной собственности, а принадлежат общине или всей нации? Этого мы не понимаем.
IIПрисмотримся ближе к этому способу вознаграждения труда, проповедуемому французскими, немецкими, английскими и итальянскими коллективистами[48].
Он сводится приблизительно к следующему: <все работают — в полях, на заводах, в школах, в больницах и т. д. Продолжительность рабочего дня устанавливается государством, которому принадлежат земля, заводы, пути сообщения и проч. Каждый рабочий день вознаграждается рабочим чеком, на котором значится, скажем, — <восемь часов труда>. За этот чек рабочий может приобрести в магазинах, принадлежащих государству или различным корпорациям, всевозможные товары. Этот чек может также дробиться, как деньги, так что, например, можно купить на рабочий час мяса, на десять минут спичек или на полчаса табаку. Вместо того, чтобы говорить: <Дайте мне на пять копеек мыла>, — после коллективистской революции станут говорить: <Дайте мне на пять минут мыла>.
Большинство коллективистов, кроме того, остаются верными разделению, установленному буржуазными экономистами (и Марксом), между трудом сложным, требующим предварительного обучения, и трудом простым; они говорят, что труд сложный, т. е. профессиональный, должен оплачиваться в несколько раз больше, чем труд простой. Так, например, один час труда врача будет считаться соответствующим двум или трем часам труда больничной сиделки или трем часам труда землекопа. <Профессиональный, или квалифицированный труд будет иметь ценность в несколько раз большую, чем труд простой>, — говорит коллективист Гренлунд, потому что этот род труда требует более или менее долгого обучения[49].
Другие коллективисты — например, французские марксисты — не признают этого различия и провозглашают <равенство заработной платы>. Врач, учитель, профессор будут получать (в виде рабочих чеков) такое же вознаграждение, как и землекоп. Восемь часов, проведенные за осмотром больных в больнице, будут стоить столько же, сколько восемь часов работы землекопа или работы на фабрике.
Некоторые делают еще одну уступку и допускают, что работа неприятная или вредная для здоровья — например, работа в сточных трубах — должна оцениваться выше, чем труд приятный. Час работы в сточных трубах соответствовал бы, например, двум часам работы профессора.
Прибавим, наконец, что некоторые коллективисты принимают также вознаграждение по группам, по корпорациям. Артель литейщиков сказала бы, например: <Вот сто тонн стали. Когда мы работали над ней, чтобы добыть руду, выливать железо и т. д., нас было сто рабочих и мы употребили на это десять дней. А так как каждый рабочий день заключает в себе восемь часов, то это составляет восемь тысяч рабочих часов для получения ста тонн стали, т. е. восемьдесят часов на тонну>. Тогда государство выдало бы им восемь тысяч рабочих чеков, по одному часу каждый, и эти восемь тысяч чеков были бы затем распределены, по их усмотрению, между всеми работающими на данном заводе.
С своей стороны, сто углекопов употребили, например, двадцать дней на добывание восьми тысяч тонн угля; поэтому тонна угля стоила бы два часа, и шестнадцать тысяч чеков по часу каждый, полученные всей артелью, были бы распределены между ее членами по их собственной оценке.
Если бы углекопы стали протестовать и сказали бы, что тонна стали должна стоить всего шестьдесят часов труда вместо восьмидесяти, или если бы врач захотел, чтобы за час его труда платили, как за два часа труда сиделки, то тогда в дело вмешались бы государство и разрешило бы их разногласия.
Такова, в немногих словах, организация, которую коллективисты хотели бы установить после социальной революции. Как видно из сказанного, их принцип — коллективная собственность на орудия труда и личное вознаграждение каждого, сообразно потраченному им на производство времени, принимая вместе с тем во внимание и производительность его труда. Что касается до политического строя, рекомендуемого коллективистами, они принимают парламентаризм, видоизмененный введением определенного, обязательного полномочия депутатам (mandat imperatif) и referendum'a, т. е. всенародного голосования (плебисцита), в котором каждый отвечает на поставленный вопрос да или нет.
Заметим, прежде всего, что этот порядок кажется нам совершенно неосуществимым.
Коллективисты начинают с признания революционного принципа — уничтожения частной собственности, а затем сейчас же отрицают его, оставляя без изменения такой способ организации производства и потребления, который сложился именно вследствие существования частной собственности на орудия производства.
Они провозглашают революционный принцип — и вместе с тем не замечают последствий, к которым он неизбежно должен привести. Они забывают, что уже самый факт уничтожения частной собственности на орудия труда (землю, фабрики, пути сообщения, капиталы и проч.) должен заставить общество вступить на совершенно новый путь; что он должен вызвать полный переворот во всем производстве — как в его целях, так и в его средствах; что как только земля, машины и все остальное станет считаться общей собственностью, все ежедневные отношения между людьми должны будут подвергнуться глубокому, существенному изменению.
<Пусть не будет частной собственности, — говорят они и тотчас же стараются удержать частную собственность в ее ежедневных проявлениях. — В отношений производства вы будете составлять Коммунистическую общину; поля, орудия, машины, все, что произведено было До сих пор: фабрики, железные дороги, гавани, копи и т. д., — все это будет ваше общее. Относительно доли участия каждого в этой общей собственности не будет подниматься никакого вопроса.
Но лишь только дело дойдет до вознаграждения за труд, вы на другой же день начнете оспаривать друг у друга долю участия каждого из вас в производстве новых машин, в разработке новых копей.
Старайтесь в точности взвесить часть, приходящуюся на долю каждого. Считайте минуты и ревниво следите за тем, чтобы минута труда вашего соседа не могла купить большее количество продуктов, чем ваша минута.
А так как часами ничего измерить нельзя, потому что на одной фабрике рабочий может смотреть одновременно за шестью ткацкими станками, тогда как на другой он может смотреть только за двумя, то вы начните взвешивать также потраченную каждым из вас мышечную силу и умственную и нервную энергию. В точности высчитайте годы, употребленные на обучение каждого работника, чтобы определить долю каждого в будущем производстве, и все это — после того, как вы сами же заявите, что в производстве прежних лет вы совершенно не намерены принимать во внимание, каково было участие того или другого из вас!> Нам кажется очевидным, что никакое общество не может сложиться на основании двух совершенно противоположных, постоянно противоречащих друг другу начал. Страна или община, которая ввела бы у себя подобную организацию, очень скоро была бы вынуждена или вернуться к частной собственности, или превратиться в общество коммунистическое.
IlI