— Буду!
— А поваром?
— Буду!
Неизвестно, сколько раз еще он бы его подбросил вверх если бы не раздалась команда:
— По-о-строиться!
Миша бегом бросился от них, а Марина, Анастасия и Джоник попятились к забору.
Потом все промелькнуло, как во сне: майор произнес короткую речь, во двор въехали автобусы и тут же их не стало, и провожающие куда-то исчезли. Джоник вдруг рванулся и побежал, Анастасия сжала локоть Марины.
— Останови его, — сказала она Марине, — не надо, чтобы он к ним подходил.
Марина поглядела в ту сторону, куда побежал мальчик, и не смогла сдвинуться с места. Справа от ворот стояли рядом и разговаривали Зоя Николаевна и Мишин отец. Анастасия сама догнала Джоника, вернулась с ним к Марине, взяла и ее за руку и увела их со двора военкомата.
Ни он, ни она не знали, как оказались рядом. Сын их подбрасывал вверх мальчугана, а они издали смотрели на них. Потом в одну и ту же секунду глянули друг на друга. Кругом была толпа, ни обойти, ни разминуться. Словно кто-то их свел и поставил рядом. Сын уехал с такими же, как сам, ставшими взрослыми мальчиками, двор опустел, а они все стояли и говорили, словно выпал им час наговориться за всю прожитую порознь жизнь.
— Я довольна своей жизнью, — говорила Зоя Николаевна, — теперь она, можно считать, катится по ровным рельсам. Нет, я не чувствую себя старой, просто знаю, что никаких перемен в ней уже не будет. А ты доволен?
— Наверное. Я, Зойка, не умею представлять рельсы. Всю жизнь носило по бездорожью.
— Я не виню. Хорошо, что мы встретились. Я только сейчас поняла, от какой избавляюсь тяжести. Той Зойки, которая была твоей женой, давно уже нет. А я все носила и берегла ее обиды. Ты изменился. Из тебя что-то ушло, что-то очень твое… глаза вроде те же, а все лицо другое.
— Зачем ты запретила ему со мной видеться?
— Считала, что ты не имеешь на это права. Я его вырастила, он мой сын.
— Я твой должник. Я готов выплатить свои долги, какие угодно. Хотя повторяю: виноватым себя не чувствую.
— Господи, долги… Расскажи лучше, чем и как ты живешь?
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Опять был понедельник, начинающийся на комбинате планеркой, опять он появился в своем кабинете за час до начала рабочего дня. Но Филимонов его не ждал в приемной, присмирел отличник, перестал донимать окружающих своим высокомерием: не забывайте, кто тут дает план! Теперь другие заразились этой фразой: не забывайте, Федор Прокопьевич, кто дает план! Он мог бы ответить: помню. Слова словами, а ведь действительно без кондитерского дела комбинату по нынешним временам — гроб с крышкой.
Как только приняли на себя добавочный план соседнего хлебозавода, так начались страдания. Потребление хлеба, об этом говорила и официальная статистика, падало не только в их городе. Чем объяснить? Одно объяснение: жить стали лучше, в еде более переборчивы. О военных годах говорить нечего, но по сравнению с довоенными чуть ли не на треть снизилось потребление хлеба. А план выпуска их комбинату не уменьшают, наоборот — увеличивают: выполняйте, перевыполняйте. Да еще добавочный план. А кому выполнять, если хлеб не съедается? Некому? Тогда маневрируйте. Но план, хотя бы в рублях, обеспечьте. На тортах наверстывайте, сухарях.
Вот тут и подумаешь, почешешь затылок: куда тебя, Федор Прокопьевич, несет? Несло все туда же: мимо тортов, сухарей, несло на хлебозавод, к хлебу, молчаливому, скромному, дешевому пищевому изделию, которого ни много, ни мало надо, а столько, сколько надо.
Не хлеб подводит план, а люди — хлеб. И не тем, что мало его едят, а тем, что мало уважают. Так что хлебозавод, о котором он возмечтал, местом был не тихим, не легким, но поди докажи это в управлении.
Федор Прокопьевич в последнее время занялся цифрами: считал, пересчитывал, сколько хлеба, выпущенного хлебозаводами их города, не раскупается и не попадает в переработку, иными словами, сколько пропадает готового хлеба. Переводил этот нераскупленный хлеб в зерно, потом в гектары пашни, старался представить себе объем попусту затраченного труда, и решение взять под свою защиту хлеб начинало биться в нем с новой силой. Ему нужен не комбинат, а хлебозавод, и он докажет выгоду производства дешевого и самого разного хлеба.
Планерка прошла быстро. Сегодня вел ее Волков, подавал пример деловитости. Залесская писала протокол. Полина Григорьевна изредка посылала директору укоризненные взгляды. В чем она на этот раз упрекала его, Федор Прокопьевич старался не думать. Но все-таки не выдержал. В конце планерки громко (она сидела в последнем ряду) спросил: