— Я не могу больше так, — Вика стояла перед ним, — я не могу жить с тобой и без тебя.
Он собрал свое терпение в кулак и ответил:
— Вика, я тоже человек и тоже чего-то уже больше не могу. Тебе кажется, что твои слова могут повернуть меня в другую сторону, но повернуться туда я могу только сам.
Марина вышла из своей комнаты.
— Насколько я помню, чего у вас не было в жизни, так это семейной драмы. Наверстываете?
Вот тут он отпустил себя:
— А ты здесь кто? Ты здесь никто! Вон окошко, садись возле него и жди своего Михаила…
Людмила с трудом нашла дом Доли, но не сразу вошла, постояла, поудивлялась: вот это дом! Это же только представить себе: в таком живописном романтическом строении живет такой реалистический, тоскливо-будничный человек.
День обещал быть теплым, здесь, на окраине, весна особенно чувствовалась. На кустах сирени раскрыли клювики зеленые крепкие почки, на большом дереве у входа в дом сидел возле своего ящичка с круглым отверстием скворец. Но самым прекрасным в этом доме было крыльцо. С широкими ступенями, выкрашенное серо-голубой, какого-то мраморного цвета краской. На таком крыльце можно было жить. Стоять на нем утром и смотреть на скворцов. Читать книгу, положив ее на колени. А вечером, накинув платок на плечи, сидеть с кружкой молока и куском хлеба. Людмила, поставив тяжелую сумку с мукой на нижнюю ступеньку, немножко «пожила» на этом крыльце. Поднялась, спустилась вниз, погладила рукой перила, посидела, натянув подол узкой юбки на колени. Не заметила, что на крыльцо выходит окно и глядят на нее два синих глаза под шапкой рыжих волос.
В общем, Доля оказался загадкой природы: такой дом, такая дочка, да и мать — не старушка, а хрупкая, тоненькая, с короткой стрижкой старая женщина, — принадлежали ему по какой-то странной жизненной прихоти. Хозяина дома не было, и Людмила объяснила женщинам, что принесла муку для каравая. Дочка Доли унесла сумку на кухню, а мать осудила мужчин, работающих на комбинате.
— Это же тяжесть. Зачем они вам поручили? Неужели кто-нибудь из мужчин не мог этого сделать?
— Давайте знакомиться. Ира.
— Людмила.
— Все тайное когда-нибудь становится явным, — многозначительно сказала Ира и улыбнулась Людмиле, — так?
— Не всегда, — ответила Людмила, — но кое-что становится. Почему ты меня об этом спросила?
Ира приняла «ты». Как еще к ней обращаться, этой возлюбленной отца, если обе они заочно уже порядком знакомы.
— У меня еще один вопрос: вы давно на комбинате?
— Скоро два месяца.
— Совпадает, а раньше жили в другом городе?
— Был другой город, был, девочка. — Людмиле перестал нравиться допрос — Вопросов больше нет?
— Есть. Зачем вы его обидели тогда в декабре? Знаете, какой он приехал…
В декабре она обидела своих так называемых друзей, выгнав из дома. Больше с тех пор никого не обижала.
— Накладочка, — сказала Людмила, — что-то ты напутала.
— Тогда последний вопрос, и молчу: вы в Болгарию с ним вместе ездили?
— Вместе.
Можете даже сказать: остальное — не твое дело.
Ну конечно, теперь Людмила поняла. Дочь Доли перепутала ее с той, тонконогой, директоршей хлебокомбината. Он же тогда, в Софии, не отходил от нее. Как ее имя? Алиса…
Мать позвала их к столу. Потолки в доме были высокими. К окнам тянули ветки деревья, чувствовалось, что дом стоит на земле. В многоэтажных домах это не чувствуется. Они ели блины, мягкие, тающие во рту. Людмила не притронулась ни к сметане, ни к селедке. Блины были выпечены часа два назад, постояли, прикрытые полотенцем, набрали томность.
— Чтобы понять человека, — сказала Людмила, — надо обязательно увидеть, как он живет. У Семена Владимировича очень хороший дом.
— Ему жениться надо, — сказала мать, и Людмила увидела, как сверкнула глазами рыжая Ира. — Всю жизнь он на нас положил, а ведь еще не старый.
Людмила не знала, что ответить. Мать сказала эти слова не ей, просто сказала. А дочка впилась глазами в гостью, ждет, что та скажет в ответ.
— Люди женятся только в единственном случае, — ответила Людмила, желая одного, чтобы ответ прозвучал значительно, — когда они не могут жить друг без друга. А если могут, то пусть так и живут, не обременяя себя семьей.
— Но бывает, что людям мешают жениться разные обстоятельства. — Ира разрумянилась, так воспламенила ее эта тема. — Бывает, что человек долго-долго не принадлежит себе. А потом, когда освобождается, думает, что прозевал свои лучшие годы и уже поздно.