— Ваш совет запоздал, Александр Иванович. Я уже на многие вопросы знаю ответ. Вы сказали, что целей много и все разные. Нет, не так. Одна цель — счастье. И не считайте себя счастливым, от вас эта цель подальше, чем от меня.
— Вы обиделись на меня, Анна Антоновна?
— Удивилась. У каждого человека во взгляде должны появляться и вопросы, и сомнение, а когда там два никелированных подшипника — это тяжелый взгляд.
— Поклеп, — запротестовал Волков, — надо объясниться.
Они подошли к проходной.
— Вот видите, — сказала Анечка, — есть, оказывается, что сказать вам и не ради галантности…
Известие о смерти бывшего тестя Костина настигло Анечку в этот же день. Случись это вчера, она бы застыла в нерешительности: какое у меня право идти на похороны, кто я им? Но утренний разговор что-то сдвинул в ней: я — представитель комбината, где работал Костин, куда его бывшая семья обратилась за помощью. Пусть кто-то посчитает мой поступок безнравственным, жестоким, но это совсем не значит, что этот кто-то прав. Это четкое объяснение лишь промелькнуло, она его насильно призвала на помощь, потому что у всего, что ею двигало в этот день, не было объяснения.
Она стояла у могилы, держала за руку дочь Костина и думала о том, что у детей есть какой-то более надежный щит против смерти, чем у взрослых.
— Ему там не будет холодно? — спросила Света.
— Нет, он ничего не чувствует.
— Ему сейчас хорошо. — Девочка словно ударяла ей по сердцу своими словами. — Ему было очень-очень плохо последний месяц. Он жил на одних уколах.
На поминках за столом сидели одни старики. Бывшая жена Костина была возле матери в спальне. Анечка со Светой хозяйничали за столом, сновали из комнаты в кухню.
— Бабушка теперь тоже долго не проживет, — сказала Света, — и останемся мы одни с мамой.
— Бабушка поправится. Нельзя так говорить. Она будет жить долго-долго. — Девочка была большая, и Анечка сердилась на нее за эти речи. — Знаешь, что человеку продлевает жизнь? Чья-то любовь. Ты будешь ее любить, заботиться, и бабушка будет жить и жить.
Девочка была похожа на отца. Тот же высокий, ясный лоб, те же брови темной полосочкой над синими глазами, а подбородок — мамин, мягкий, без четкой линии, словно размытый. Только один раз замерло Анечкино сердце, когда впервые столкнулась с глазами Светы, потом все улеглось, девочка больше ничем не напоминала отца.
— Хотите, я вам покажу свою коллекцию? — спросила Света.
На длинной полке в комнате, в которую они вошли, сидели и стояли куклы. Новенькие, незаигранные.
— Это папа дарил мне на день рождения.
— Тогда тебе должно быть сейчас лет тридцать или сорок, — пошутила Анечка, вглядываясь в приветливые, благополучные лица кукол. — А почему ты с ними не играла?
— Дедушка не любил, когда я их брала. И потом, я уже пять лет рисую. Хожу в студию.
Рисунки она свои не показала, и Анечка ее об этом не попросила, почувствовала вдруг, что пора уходить. Показалось, что Катя не случайно не выходит из комнаты, вспомнился ее взгляд на кладбище, внимательный и долгий.
— Ты помоешь посуду, поможешь маме? — спросила она, уходя, у девочки.
Они стояли в коридоре, свет был погашен, только из кухни сквозь узкую полоску стекла в двери заглядывал сюда день и был похож на вечерние сумерки. Анечка протянула для прощания руку девочке и увидела вдруг перед собой маленького Костина. Равнодушного к миру, не увлеченного собой, умеющего отстраняться от горя.
— Передай маме, пусть обращается со всеми трудностями на комбинат. Это просил передать директор.
— Хорошо.
На улице была весна. Вдоль тротуара в канадке бурлил ручей. Анечка перепрыгнула через него, перешла улицу и пешком направилась на комбинат. До конца рабочего дня оставалось два часа, она еще успеет к началу совещания.
Весна всем говорит: смотрите, опять все сначала, и листья на ветках и жаркое солнце в небе. Анечка сняла плащ, перекинула через руку и словно освободилась от тяжести, которую таскала на себе уже много дней. Подходя к комбинату, она вдохнула знакомый запах хлеба, такой знакомый и неожиданный в городе, где грохочут машины, трамваи, где зеленые, проснувшиеся после зимы деревья никого уже не удивляют. Не было другого дома в городе, кроме хлебокомбината, где бы ей сейчас хотелось быть, не пришла еще та весна, которую она увидит не глазами, а всей своей молодостью.