И Игнатов подал пример. Он прямо рукой (вилки лежали на столе) взял парящую картофелину, перебросил ее с ладони на ладонь, чтобы немного остудить, и стал с аппетитом есть. За ним последовали члены бюро райкома, председатели колхозов. Брали из одного ведра, из другого. Одни говорили, что картошка вкуснее в первой, другие — во втором. Игнатов, улыбаясь, посматривал на меня.
— Теперь открою вам секрет, товарищи, — сказал он, когда проба была снята. — Мы с Федором Семеновичем решили проверить — извините нас за это — способность определить качество картофеля. Дело в том, что в первом ведре он обычный и сваренный привычным способом, а во втором — замороженный, а затем отпущенный в кипятке и сваренный. Как видите, не все отличили его от обычного, а кое-кто даже признал его лучше по вкусу. Вот военные, — секретарь райкома кивнул в мою сторону, — предлагают нам чистить картофель, замораживать его и в таком виде отправлять на фронт. Хотелось бы знать ваше мнение…
Так был положительно решен большой и важный вопрос. До января колхозы отправили на фронт около шести тысяч тонн предварительно очищенного и замороженного картофеля. Работники войсковых кухонь, получив его, слегка ополаскивали в холодной воде и засыпали в котлы. Пища, приготовленная из такого картофеля, не теряла ни питательных, ни вкусовых качеств.
Не обходилось, конечно, и без досадных случаев. Когда, например, температура воздуха была всего 5–10 градусов мороза, очищенный картофель промерзал медленно, синел. Однако пищевые качества не терял. Работники войсковых кухонь брали его куда охотнее, чем обычный картофель, прихваченный морозом.
Каждый день, как бы ни были заняты работой, мы ловили сообщения с фронта, интересовались ходом боевых действий на нашем участке.
Шли затяжные, кровавые бои. Враг еще теснил наши войска. Но становилось все яснее, что силы его ослабевают. И хотя мы, я и мои товарищи, находились не на передовых позициях, чувствовали себя частицей той огромной силы, которая должна была вот-вот обрушиться на врага. Мы делали то незаметное, но, безусловно, жизненно необходимое дело, от которого во многом зависела боевая готовность частей, всего фронта.
Глава III
Будни, полные неожиданностей
Трудно сказать, что больше я испытывал — радости или огорчения, — когда получил сообщение, что меня срочно вызывают в управление. Дела с заготовкой картофеля и овощей наладились, их отгрузка и вывоз проходили по четкому графику, и уже никто не сомневался, что задача будет выполнена успешно. И вот, когда все пошло на лад, надо уезжать. Вызов срочный — значит, что-то важное. Возможно, пошлют ближе к фронту, может быть, и на передовую. Там ведь для снабженцев, я это знал, забот немало. Такая перспектива меня радовала.
Секретарь райкома партии Игнатов, сообщивший мне о вызове, с пониманием к нему отнесся.
— Стало быть, надо, Федор Семенович, — сказал он. — Нашлись для тебя другие дела. Мы вместе неплохо поработали. Хотелось бы еще встретиться…
Мы тепло, по-товарищески простились. Наши общие заботы, поездки по колхозам быстро сблизили меня с этим славным человеком, и мне уже казалось, что я знаю Игнатова многие годы.
…Одиноко, сиротливо выглядели деревни и села, которые мы проезжали. На улицах почти безлюдно: изредка увидишь прохожих — стариков, женщин, детей. Одеты все плохо, лица хмурые, суровые. Война настойчиво ломилась в дверь каждого дома, не обошла стороной ни одну семью. Февраль 1943 года был крутым, морозным.
Полковник Л. И. Журин встретил меня очень приветливо, долго расспрашивал обо всем и, когда выслушал мой обстоятельный доклад, сообщил:
— Ничего не поделаешь, но мы должны расстаться. Вам приказано убыть в распоряжение командования Калининского фронта. Хотите, выскажу свои предположения? — спросил полковник и, когда я согласно кивнул, продолжил: — Видимо, вам предложат должность заместителя начальника управления продовольственного снабжения фронта по политической части. На Калининском, кажется, намечаются важные события. Как знать, может, они повлияют и на вашу дальнейшую судьбу…
Только потом я понял, о каких событиях говорил Журин, что он имел в виду.
…Начальник упродснаба Калининского фронта генерал А. Г. Лелюк, в подчинение которого я прибыл, произвел на меня странное впечатление. У него, возбужденного, взвинченного, с осунувшимся лицом и покрасневшими совершенно, очевидно от недосыпания, глазами, не нашлось даже минуты, чтобы поговорить со мной. Как только я доложил о прибытии, он велел мне сесть с ним в машину, и мы понеслись неведомо куда. Дорогой Александр Георгиевич все время молчал, с тревогой поглядывая по сторонам, и только однажды, когда особенно резко подбросило газик на одной из многочисленных колдобин, бросил сердито: