— Выдержим, товарищ старшина? — спросил я, бодрясь, у стоявшего рядом старшины.
— Что мне — я привыкший. Вот как вы…
Как я? Я ужасно страдал от болтанки. Даже малейшая качка у меня вызывала недомогание. Но ведь лететь надо!
Едва мы поднялись на высоту, нас начало бросать из стороны в сторону. И при каждом таком броске у меня что-то обрывалось внутри, неприятный комок подползал к горлу. Хоть и держался изо всех сил, но терпения хватило ненадолго. Не долетая до Клина, решил попросить капитана Ванякина приземлиться в каком-нибудь удобном местечке и хоть часок передохнуть. Ванякин сочувственно посмотрел на меня и отрицательно покачал головой.
— Не выйдет! Земля талая, развезло! — крикнул он.
А ветер не только не стихал, а, казалось, становился все сильнее. Мне порой чудилось, что даже мотор захлебывается.
— Единственная надежда — долететь до Ржева, — объяснил мне старшина. — Там аэродром с твердым покрытием. Передохнем, заправим самолет. Потерпите.
Еще час мучений, и Ванякин ловко посадил самолет. Едва держась на ногах, я спустился на землю и лицом к лицу столкнулся с каким-то подполковником. Он весело смотрел на меня, и что-то знакомое, как мне казалось, было в его улыбке.
— Не узнаете? — спросил офицер. — Немудрено, много лет прошло. Подполковник Марченко, командир батальона аэродромно-технического обслуживания.
— Новоторжокский гарнизон!
— Точно!
Мы вспомнили тихий Торжок, былые времена, споры на заседаниях партийной комиссии, членами которой оба были.
— Значит, так, Федор Семенович, — сказал Марченко, заметив наконец, что я едва держусь на ногах. — Едем в столовую. Надо подкрепиться. Заодно и посмотрите, как мы питаемся, — это вам, думаю, небезынтересно. Метеослужба обещает хорошую погоду только к вечеру. Вылетите с расчетом, чтобы дотемна добраться до своего аэродрома.
Мы пообедали, отдохнули, побеседовали — и вот уже время вылета. Погода действительно наладилась.
«Теперь-то можно считать, что мы дома», — думал я, садясь в самолет, но, увы, ошибся. Минут двадцать спокойного полета — и снова началась болтанка, затем путь нам преградило темное облако, полил дождь. Капитан Ванякин пытался обойти тучу, метался из стороны в сторону, пока не потерял ориентировку, и все чаще стал с тревогой посматривать на прибор, показывающий количество оставшегося горючего в баках.
— Можем не дотянуть! — крикнул капитан. — Будем вынуждены сесть. Но вдруг мы уже за линией фронта…
Только этого еще и не хватало…
— Надо садиться как можно скорее и ждать утра! — предложил я.
— Опасно! Тьма кругом, ливень, — возразил Ванякин.
— А попасть в лапы к фашистам — не опасно? Уж лучше покалечиться.
Ванякин молча повел машину на снижение, изо всех сил силясь разглядеть местность внизу, выбрать мало-мальски пригодную для посадки площадку. Нас он предупредил, чтобы держались покрепче: посадка мягкая явно не ожидалась…
После нескольких сильных толчков самолет остановился. Выбравшись из кабины, мы очутились на небольшой поляне. Кругом стеной окружал нас густой лес. Не стихая, лил дождь.
— Можно, конечно, переночевать и здесь, но лучше поискать жилье, — высказался Ванякин. — По-моему, где-то недалеко есть деревушка. Пойдемте на розыски.
Пройдя несколько метров по поляне, мы наткнулись на заросшую травой тропинку, которая привела нас к лесной опушке. Невдалеке была скирда сена, небольшой сарай. В сарае мы и укрылись от дождя. Приятно пахло дождем и свежескошенной травой. Как-то сразу вспомнилось детство. Захотелось упасть на сено и заснуть под монотонный шум дождя. Но мы не знали, где находимся: могло ведь случиться и так, что приземлились по другую сторону фронта.
Присмотревшись в дверной проем, старшина заметил, что рядом начинается село, что в одном из домов засветился слабый огонек, и вызвался зайти к хозяевам, узнать, что за деревня, чтобы затем по карге определить наше местонахождение. Но я предложил идти всем вместе, соблюдая необходимые предосторожности.
В хатенке, куда мы вошли, были сухой, сгорбленный старик и девочка лет четырех-пяти. Они не удивились нашему появлению. Дед гостеприимно предложил раздеться. Пока мы развешивали промокшие шинели, хозяин начал рассказывать о себе, о своих односельчанах, о жизни в эвакуации, о сыновьях, которые находились на фронте. Оказалось, что он и несколько женщин недавно вернулись в деревню, которая была под фашистом, и теперь вот налаживают жизнь.