И я прикрыл за ней дверь.
Слабый полусвет падал в комнату из окон дома напротив, и в его мерцании я смог разглядеть листочки бумаги на письменном столе — фрау Бротих, как всегда, записала вызовы на завтра. Для пущей надежности записки были придавлены камнем; я взял этот камень, взвесил на руке, как гранату, и швырнул в сад; я слышал, как в темноте он шмякнулся на газон и, покатившись по траве, стукнулся о мусорное ведро. Оставив окно открытым, я взял со стола записки и пересчитал в темноте: их было семь, я разорвал их и бросил клочки в корзину для бумаг.
— Где у тебя мыло? — услышал я голос Хедвиг за спиной. — Хочу руки помыть, а то у меня в комнате вода какая-то грязная была, одна ржавчина.
— Мыло слева, на нижней полочке, — сказал я.
Я вынул сигарету из пачки, закурил, а когда повернулся, чтобы загасить спичку и бросить в пепельницу, я увидел лицо Хедвиг в зеркале: ее рот выделялся на серебристом прямоугольнике в точности как женский ротик на бумажных салфетках, которыми я обтираю бритву, — журчала вода, она мыла руки; я слышал, как она их трет друг о дружку. Я чего-то ждал, и понял чего, когда в дверь тихо постучали. Это была хозяйка, и я, быстро подойдя к двери и приоткрыв ее наполовину, прошмыгнул в прихожую.
Она только что сняла передник и теперь его складывала, а я, глядя на нее, только сейчас, проживя у нее целых четыре года, вдруг заметил, что она похожа на фрау Вицель, слегка, но похожа. А еще — и тоже только сейчас — я заметил, сколько ей лет: все сорок. Она стояла передо мной с сигаретой во рту и смущенно встряхивала передник, проверяя, не загремят ли в кармане спички: спичек не было, и я тоже тщетно охлопывал себя по карманам, мои спички остались в комнате, поэтому я дал ей свою сигарету, она прикурила от нее, жадно сделала первую затяжку, после чего вернула мне сигарету; курит она как-то по-мужски, глубоко и самозабвенными затяжками.
— Ну и денек был, — проговорила она. — Под конец я и записывать перестала, какой смысл, когда вас все равно нигде нет. Как же вы забыли про эту женщину с Курбельштрассе?
Я пожал плечами, в упор глядя в ее серые, слегка раскосые глаза.
— Про цветы хоть не забыли?
— Забыл, — сказал я. — И про цветы забыл.
Она помолчала, смущенно вертя в руке сигарету, прислонилась к стене, и я знал, как трудно ей сказать то, что она хочет. И хотел ей помочь, но слов не было; левой рукой она потерла лоб и сказала:
— Ваша еда на кухне.
Но она всегда оставляла мне ужин на кухне, и я ответил:
— Спасибо, — а потом, глядя мимо нее, не сводя глаз с узора на обоях, тихо добавил: — Ну, говорите же.
— Не по мне это, — произнесла она, — совсем не по мне, и ужасно неудобно, что я вам это говорю, но мне не нравится — не нравится, что эта девушка остается у вас на ночь.
— Вы ее видели? — спросил я.
— Нет, — ответила она. — Но я слышала вас обоих, было так тихо, а потом — ну, и я все сразу поняла. Так она останется?
— Да, — сказал я. — Она... это моя жена.
— Где же вы успели обвенчаться? — Она не улыбалась, а я не сводил глаз с узора на обоях, с этих оранжевых треугольников. Я молчал. — О господи, — проговорила она тихо, — вы же знаете, как неприятно мне это говорить, но я таких вещей просто не терплю. Не терплю, и вынуждена сказать вам об этом, и не только сказать, я...
— Но бывают ведь и срочные свадьбы, — сказал я. — Как и срочные крестины.
— Знаю, — ответила она, — знаю я все эти уловки. Не в пустыне живем и не в джунглях, где нет священников.
— Мы, — сказал я, — мы двое именно что в пустыне, именно что в джунглях, и что-то я не вижу священника, который мог бы нас обвенчать.
И закрыл глаза, потому что они все еще болели от истязания светом, и я устал, смертельно устал, к тому же руки у меня тоже болели. Перед глазами у меня поплыли оранжевые треугольники.
— Или, — спросил я, — вы знаете такого священника?
— Нет, — ответила она. — Не знаю.
Я взял пепельницу, что стояла на стуле около телефона, придавил в ней свою сигарету и протянул пепельницу хозяйке; она стряхнула туда пепел и забрала пепельницу у меня из рук.
Никогда в жизни я так не уставал. Оранжевые треугольники настырно лезли в глаза, как шипы, и я ненавидел ее мужа, который способен покупать такие обои только потому, что это, видите ли, современный стиль.
— Вы бы хоть об отце немного подумали. Ведь вы его любите.
— Да, — ответил я, — люблю, и как раз сегодня очень много о нем думал. — И снова вспомнил отца, увидел, как он кроваво-красными чернилами пишет очередную, самую главную свою памятку: «Поговорить с мальчиком».
Хедвиг я заметил сперва в глазах хозяйки: темный промельк в приветливых серых зрачках. Я не обернулся к ней, почувствовал ее руку у себя на плече, услышал совсем рядом ее дыхание и по запаху понял, что она подкрасила губы: сладковатый аромат губной помады.