Минули три недели. Вся семья была в сборе, когда явилась Наташка.
— Поздравьте меня: я студентка Московского педагогического института имени Ленина!
И протянула изумленным родичам студенческий билет и зачетную книжку, на которой красовалась сияющая Наташкина мордашка, впрочем, немного попорченная треугольной институтской печатью.
— Наташа, родная! — рыдая, проговорила мама. — Ведь ты же должна была провалиться, мы же не сумели ничего для тебя сделать…
— Да, не сработала ни одна пружина, — печально подтвердил папа.
— Произошло чудо! — воскликнула всегда экзальтированная бабушка Ева.
А между тем никакого чуда не происходило. Просто сработал тот фактор, значение которого начисто отрицал дядя Костя. Наташа была прилежной ученицей, хорошо изучала науки в школе и основательно подготовилась к выпавшим на ее долю испытаниям.
Оказалось, что этот фактор надежно действует как в веке минувшем, так и в нынешнем.
На лоне природы
Обязательная процедура
Из-за обилия различных дел я не смог пойти в отпуск летом. Пришлось перенести его на осень. Но незаметно прошел октябрь, подкатил ноябрь, а я еще находился в Москве. Начались дожди, выпал снег. Стало ясно, что на юг ехать уже поздно. Вот тогда-то я и решил осуществить свою давнюю мечту — посвятить отпускное время исключительно рыбной ловле.
Развернул я карту Советского Союза и стал думать, в какую сторону поехать. Остановил свой выбор на Карельском перешейке. Рыбачить здесь мне никогда не приходилось, но зато сколько увлекательных историй я слышал о глухих лесных озерах, о быстрых порогах и широких плесах Вуоксы — реки поистине сказочной!
В вагон «Красной стрелы» я ввалился, как говорят, с полной боевой выкладкой: шапка-ушанка, меховая куртка, за плечами пешня. Соседи по купе встретили меня недоуменными взглядами, но промолчали: в дороге и не то приходится видеть!
Но все-таки я оказался беспокойным спутником. Дело в том, что накануне я купил полкилограмма мотыля и, как советовали мне, положил его в старый женский чулок, чтобы по приезде на место опустить этот чулок в прорубь.
— В ледяной воде мотыль у вас целый месяц будет жить и ничего ему не сделается, — сказал мне продавец.
Совет был правильный. Но как сохранить драгоценную насадку в пути? Я выносил чулок в тамбур, но потом мне казалось, что здесь слишком холодно, и я вносил его в купе. Однако вагон так хорошо отапливался, что в купе стояла почти тропическая жара, и я вынужден был снова ретироваться со своей нежной ношей в тамбур. Так повторялось несколько раз. Мои бесконечные хождения надоели соседям, и они стали ворчать. Но один пассажир, видимо ленинградский колхозник, вступился за меня.
— Температурный режим — это первое дело, — сказал он. И сочувственно обратился ко мне: — Что, товарищ, семян хороших прихватили в столице?
— Прихватить-то прихватили, — отвечал я, — да вот не знаю, какие от этих семян будут всходы!
Порог Приозерского санатория я переступил с некоторой опаской. Как тут посмотрят на мой странный наряд и на мое увлечение? Не сочтут ли за чудака, не отправят ли восвояси обратно?
Но, против ожидания, в приемном покое ко мне отнеслись очень приветливо. Миловидная медицинская сестра быстро рассортировала мой багаж:
— Ящик и пешню — в кладовку. А это что у вас в чулке? Мотыль? Няня, отнесите это на ледник. А теперь, больной, быстренько примите душ и — в столовую. Как раз к ужину поспели.
Утром я явился на прием к врачу.
— Ну-с, милейший, как вы себя чувствуете? — встретил он меня вопросом. И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Мне доложили, что вы привезли мотыль, — это очень ценно. Раздевайтесь. В детстве переносили какие-нибудь инфекционные заболевания? Нет? Ну, и отлично. Значит, будете ловить на мормышку? Хорошо. А у нас это дело здесь недооценивают, все блесна и блесна, как будто на ней свет клином сошелся. А я говорю… Да, я говорю, встаньте вот здесь, послушаем ваше сердце и легкие. Так, так, дышите. Тут важно нащупать… плотву и леща. Глубже, глубже… Да нет, не дышать глубже, а места надо находить глубокие: сейчас вся рыба в ямах. Так, легкие в порядке. Болей в сердце нет? Но вот тона глухие, да, глухие… В этих случаях надо места приваживать. У нас тут гречку бросают в лунки, но разве это привада? Теперь давление измерим, садитесь, пожалуйста. Да, давление у вас несколько пониженное. На медицинском языке это называется гипотония. Но это пройдет. Примете раза три процедуры, и все будет в порядке. Рекомендую третий плес: это место мало кто знает, но уверяю вас, лучше и быть не может…
Надо ли вам говорить, что я выслушал этот монолог с восторгом. Как приятно встретить в лице лечащего врача такое глубокое понимание психологии больного, его душевных наклонностей и страстей!.. Моя радость еще больше возросла, когда я, придя в палату, развернул свою санаторную книжку и в графе «Назначения» еще раз прочел: «Рыбная ловля — 3–4 часа в день».
— Имейте в виду, эта процедура обязательная, — предупредил меня врач.
И началась поистине чудесная жизнь. Каждый день, наскоро позавтракав, я уходил на водоем. Собственно говоря, не на водоем, а на водоемы. Потому что всюду вокруг санатория простиралась водная гладь: необозримая Ладога, плесы Вуоксы и бесчисленное количество притоков. Я нашел места, где скопился на зимовку лещ, обнаружил великолепные отмели, где жировал окунь, места, в которых на жерлицы хватали трехкилограммовые щуки.
Через каждые три дня лечащий врач вызывал меня на прием, чтобы послушать сердце и мои рассказы о результатах рыбной ловли. По воскресеньям мы отправлялись на рыбалку вдвоем.
Я не знаю другого такого места, где бы рыбная ловля и все связанные с ней проблемы так занимали людей, как в Приозерском санатории. Половина отдыхающих сама ловила рыбу, другая половина живо интересовалась этой процедурой. Стоило только появиться на льду, как сразу же оказывались десятки желающих пробивать лунки. Постоянный персонал санатория сплошь состоял из рыбаков. В суждениях о работниках санатория часто можно было услышать: «Очень внимательный врач, прошлым летом он поймал двести шестьдесят одного леща»; «Если вас интересуют блесны, поговорите с садовником: он здесь лучший спиннингист»; «Смотрите, вон идет наш кондитер, в прошлом году осенью он выхватил лосося на двенадцать килограммов».
Однажды я вернулся с рыбалки очень поздно. Распределил улов среди нянь и сестер и пошел отдохнуть. В палате никого не было: все ушли в кино. Я лежал в кровати и перебирал в памяти впечатления от прожитых в санатории дней. Мне казалось, что я попал в сказочный край…
Вот я приближаюсь к воротам санатория. Арка украшена не вьющимися растениями, не зеленой хвоей, а сетями, ее венчает огромный осетр, искусно выпиленный из фанеры. На аллеях санаторного парка — скульптурные группы. Но это не дискобол, не девушка с корзиной плодов, не пионер с горном, к которым мы так привыкли. Я вижу стройного гипсового юношу со спиннингом в руках, девушку, наживляющую на удочку рыбку, пионера, пристально следящего за поплавком…
Кабинет директора санатория. Его стены украшены картами окрестных водоемов и набором разнообразных рыболовных снастей. На письменном столе — чернильница в форме лунки, пробитой в толстом мартовском льду, и ручка — миниатюрная пешня, в острие которой вставлено обычное канцелярское перо.
Проруби напоминают бассейны водолечебницы, где больные принимают хвойные ванны.
В комнатах врачей двое весов: большие — для взвешивания больного, поменьше — для определения веса пойманной им рыбы.
Медицинские сестры носят в ушах не серьги, а серебряные блесны с рубином в виде рыбьего глаза.
О ходе лечения больного здесь судят не по данным анализов, показаниям рентгена и электрокардиограммы, а по дальности и точности заброса спиннинга, твердости подсечки и степени выдержки при вываживании двухкилограммового головля.