— Сигнализировал, Николай Иванович. Не могут перенести. Они тоже, оказывается, указание насчет весны получили…
— Указание, говоришь? Откуда же?
— Сверху, конечно.
И собеседник Николая Ивановича выразительным жестом показывает на потолок…
— Алло, база! Как у вас с товарами?
— Порядочек, имеем полный ассортимент!
— Когда поступят легкие ткани?
— Сани? А вам какие требуются: розвальни, городские или обыкновенные дровни? Имеем любые, полный набор!
— Да не сани, а ткани! Послушайте, покупательницы уже требуют от нас летние юбки…
— Полушубки? Имеем — романовские и цигейковые.
— Еще нужна ярких, весенних цветов губная помада!
— Что? Значит, полушубков не надо?
— Нужна помада. Понимаете, помада, которой красят губы!
— Ах, шубы… Так бы и сказали, будут вам шубы!
— Еще хорошо бы получить пляжные зонтики. Знаете, такие маленькие…
— Валенки?..
Впрочем, продолжать разговор по этому испорченному телефону бессмысленно: одни говорят, другие не слышат.
В широко открытые двери магазинов уже ворвалось дерзкое дыхание весны, а здесь, на торговых базах, еще царит январская стужа…
Строительный трест. Начальник треста стоит у окна и мечтательно декламирует:
— Весна! Открывается первая рама!..
— Не открывается, Сидор Кузьмич. Во всем доме ни одна рама не поддалась.
Начальник испуганно оборачивается. На пороге его кабинета стоит прораб.
— Как это не поддается? Почему это?
— Так ведь столярку, Сидор Кузьмич, ставили сырую, мерзлую… А сейчас она оттаяла, разбухла и ни туда ни сюда. Котельную опять же захлестнуло…
— А котельная при чем?
— Она же под уклоном, Сидор Кузьмич. Говорил я Митькину, чтобы двор как следует спланировал. Да разве он меня послушается! Пока снег лежал, ничего было. А как стаял — так всемирный потоп. Качают сейчас, правда, пожарники. Но что толку? Дожди пойдут, опять беда.
— А могут пойти?
— Само собой, весна ведь.
— Ну да, а цемент у нас на шестом участке под открытым небом. Непорядок!
— Вот и я говорю, что непорядок. Потому и пришел, чтобы доложить…
Весна — особа ветреная. И потому некоторые люди строят свои расчеты на том, что она либо опоздает на свидание, либо не явится вовсе.
Но весна идет! И оставляет всюду свои приметы. В том числе и те, которые по своей профессиональной привычке и видит сатирик в первую очередь.
Конечно, сатирик — тоже человек. И в его сердце находят отзвук уверенные, веселые шаги пробуждающейся природы. И в его жилах быстрее струится кровь при виде зазеленевшего уже пригорка, набухшей яблоневой почки, милого личика, тронутого первым весенним загаром…
В поле зрения сатирика попадают не только худые, но и добрые приметы весны. Последних значительно, неизмеримо больше!
Но это уже не его область. Сатира умолкает, вступает лирика. Во все свои звонкие голоса приветствуют поэты-лирики желанную гостью с юга. И славят героев на редкость дружной советской весны, делающих широкий, уверенный шаг к не столь уже далекой цели — коммунизму.
Сила привычки
Ваня Косыхин спешил по служебным делам. Неторопливое движение эскалатора явно не устраивало его. Расталкивая пассажиров, он начал быстро подниматься вверх по лестнице. В быстром темпе пробежал переход и направился к другому эскалатору. Но у самого спуска вниз вышла заминка. Здесь около висевшего на стене объявления собралась толпа. Пробираясь сквозь гущу людей, Ваня успел прочитать первые слова объявления: «Граждане, предупреждаем…»
— Чего глазеют, бездельники! — ворчал Косыхин. — И объявление-то какое-нибудь пустяковое, а они стоят, рабочее время транжирят…
Однако по мере того, как ступеньки движущейся лестницы опускались вниз, настроение Вани Косыхина менялось. «Граждане, предупреждаем..» — повторял про себя Косыхин.
О чем это они предупреждают? Может быть, важное что-нибудь?
Косыхин уже представлял себе, как вытянутся от удивления физиономии сотрудников отдела, когда он будет им рассказывать о сенсационном объявлении, как они сначала не поверят ему, а потом будут хвалить за то, что он первый сообщил им сногсшибательную новость.
«…Но ведь ты же, Ваня, деловой человек, — говорил ему внутренний голос. — Неужели ты позволишь себе уподобиться праздным людям, которых только что сам осуждал?» И Косыхин твердо решил направиться прямо к поезду, но… повернул к лестнице, поднимающей пассажиров метро наверх.
Подойдя вплотную к объявлению, он стал читать: «Граждане, предупреждаем: не задерживайтесь у эскалатора, не создавайте толкучки, проходите быстрее. Управление Метрополитена».
Ваня вышел из толпы, ожесточенно плюнул и в тысячный раз обругал себя за праздное любопытство, которое давно уже стало его второй натурой.
Плоды просвещения
Левычкины учат дочку английскому языку. Каждый вторник и пятницу в дом приходит Ревекка Габриеловна и занимается с Катенькой два часа. Катенька очень прилежна: забившись куда-нибудь в угол, настойчиво зубрит уроки, аккуратно ведет тетради. Ревекка Габриеловна также не страдает рассеянностью, записи в ее дневнике отличаются четкостью и точностью.
«Паст индефинит (прошедшее время): 4 вт + 3 птн = 14 рб.»
Чтобы оплачивать уроки дочери, папа Левычкин берет дополнительную работу, приходит домой поздно и очень устает. Мама Левычкина утешает его:
— Ничего, Боря, ты уж потерпи. Зато наша Катенька будет блестяще знать язык. Теперь ведь без английского и не сунешься никуда!
Папа терпит и старается. Катенька тоже старается. Но странное дело: занимается она уже третий год, а не произнесла еще ни одной английской фразы.
Но вот как-то в воскресный день к Левычкиным приехала дальняя родственница, прожившая восемь лет в Англии. За обедом мама попросила:
— Катенька, скажи нам что-нибудь по-английски, пусть тетя послушает.
— Ну, а что сказать, мама?
Желая вознаградить папу Левычкина за его неустанные труды, мама потребовала:
— Скажи, Катенька, например, так: «Мой папа усердно работает».
Катенька охотно согласилась и мило пролепетала:
— My fater works hardly.
— Ну как? — спросила мама Левычкина у приезжей родственницы. — Ведь правда девочка чудно владеет языком?
— Да, несомненно, — ответила тетя. — Но мне кажется, что вы просили Катеньку о другом. А она сказала: «Мой папа работает еле-еле».
Услышав эти слова, папа Левычкин побагровел, отбросил в сторону салфетку и вышел из-за стола. Он с таким ожесточением отодвинул стул, что ваза, стоявшая на серванте, грохнулась вниз и разлетелась на сотни осколков. Катенька горько заплакала.
Но, как выяснилось, ребенок был тут ни при чем. Все дело в том, что Ревекка Габриеловна, будучи человеком рационально мыслящим, не придавала никакого значения окончаниям английских слов. Ей всегда казалось, что hard (усердно) и hardly (еле-еле) — одно и то же слово. И вообще она серьезно полагала, что окончания в словах эти чопорные англичане придумали лишь для пущей важности.
Когда буря в семье улеглась и гости разъехались, мама Левычкина с помощью старых табелей-календарей за 1958, 1959 и 1960 годы легко подсчитала, что тяжкое оскорбление папы Левычкина унесло у нее из дома: холодильник «ЗИЛ», кухонный гарнитур немецкого производства, ковровую дорожку и два платья — одно выходное из чистой шерсти и обыденное, штапельное по 2 рубля 84 копейки за метр.
Часы пока идут…
Все люди встречают Новый год. А встречают кто как.
— Ты еще не оделась? Нет? О боже, как она копается! От этого можно с ума сойти! Ты слышишь, Маша, мы о-п-а-з-д-ы-в-а-е-м! Ну, можешь ты хоть один раз в году быть человеком, кукла несчастная!.. Уже без двадцати двенадцать. Проклятье, опять опоздали! Такси! Такси! На Малую Бронную, восемь! Да быстрее поворачивайтесь, черт вас возьми! Не туда, не туда, жмите по переулку! Углы, углы-то срезайте, ради бога! Опоздали, ох, опоздали! И все из-за твоих тряпок, из-за дурацких новых туфель опоздали. Шофер, под арку, потом мимо голубятни и к тому вон шестиэтажному дому! Да дуйте прямо по кустикам, по кустикам этим, не стесняйтесь: все равно весной заново сажать будут! Не хотите спешить сломя голову? Сейчас еще детское время? Как детское? Маша, ты слышишь, шофер говорит, что еще нет одиннадцати. Вот юморист! Но может быть, и правда только одиннадцать? А я еще ругал тебя! Маша, ты слышишь меня? Да ты никак плачешь? Что с тобой, Маша?