– Еще бы. А ты все еще жаждешь заниматься – лепкой?
– Это единственное, что меня по-настоящему увлекает.
Вернон расхохотался:
– А через год тебя будет так же страстно увлекать поэзия?
– Нужно время, чтобы найти истинное призвание, – с достоинством ответила Джо. – Но на этот раз я говорю серьезно.
– Ты всегда говоришь серьезно, – отмахнулся Вернон. – Слава богу, что ты хотя бы забросила эту чертову скрипку.
– Почему ты так ненавидишь музыку, Вернон?
– Не знаю. Я всегда ее ненавидел.
Джо повернулась к Себастьяну. Замявшись, она спросила не без ноток смущения:
– Что ты думаешь о работах Поля Ла Марра? Вернон и я ходили к нему в студию в прошлое воскресенье.
– Дребедень, – лаконично ответил Себастьян.
Щеки Джо слегка порозовели.
– Это потому, что тебе непонятен его стиль. По-моему, он чудесен.
– Ни рыба ни мясо, – невозмутимо добавил Себастьян.
– Иногда ты бываешь просто невыносимым! Только потому, что ему хватает смелости нарушать традиции…
– Вовсе нет, – возразил Себастьян. – Человек может нарушить традицию, вылепив кусок стилтонского сыра и заявив, что так себе представляет купающуюся нимфу. Но если он никого не убедил, то, значит, потерпел неудачу. Делать что-то не так, как все, еще не является признаком гениальности. В девяти случаях из десяти это способ завоевать дешевую популярность.
Дверь открылась, и в комнату заглянула миссис Левин.
– Чай подан, дорогие, – улыбаясь, сообщила она.
На ее обширном бюсте поблескивала гагатовая брошь. Искусную прическу увенчивала черная шляпа с перьями. Она выглядела законченным символом материального процветания и смотрела на сына с нескрываемым обожанием.
Они встали, собираясь следовать за ней.
– Ты не сердишься на меня, Джо? – вполголоса спросил Себастьян.
В его голосе послышались жалобные интонации, выдававшие еще незрелого и легкоранимого человека. А ведь всего минуту назад он демонстрировал недюжинный ум и безграничную уверенность в – себе.
– Почему я должна сердиться? – холодно отозвалась Джо.
Она двинулась к выходу, не глядя на него. Себастьян с тоской смотрел ей вслед. Джо обладала той мрачноватой, магнетической красотой, которая созревает рано. На фоне матово-белой кожи ярко выделялись густые, черные как смоль ресницы. В ее движениях ощущалась томная страстность, неосознанная и одновременно притягательная. Хотя Джо была младшей из всех троих – ей недавно исполнилось двадцать, – Вернон и Себастьян представлялись ей всего лишь мальчишками, а мальчишек она презирала. Собачья преданность Себастьяна раздражала ее. Ей нравились опытные мужчины, которые говорят не вполне понятные, но волнующие слова. На долю минуты Джо закрыла глаза, вспоминая Поля Ла Марра.
Гостиная миссис Левин являла собой причудливую смесь вызывающей роскоши и почти безупречного, даже строгого вкуса. Первым комната была обязана хозяйке, обожавшей бархатные портьеры, позолоту и мрамор, а вторым – Себастьяну. Это он снял со стены бессистемно подобранные картины, заменив их двумя по своему выбору. Его мать примирила с их «невзрачностью» уплаченная за них огромная сумма. Старинная испанская кожаная ширма и изящная ваза из французской эмали также были подарками – сына.
Сидя перед массивным серебряным подносом, миссис Левин подняла чайник обеими руками, продолжая задавать вопросы слегка шепелявым голосом:
– Как поживает твоя дорогая матушка? Теперь она совсем не бывает в Лондоне. Передай ей от меня, что она рискует заржаветь. – Миссис Левин разразилась добродушным хрипловатым смехом. – Я ни разу не пожалела о том, что наряду с сельским домом мы обзавелись и городским. Не спорю, Дирфилдс очень хорош, но хочется, чтобы вокруг было побольше жизни. Себастьян скоро вернется домой навсегда – он полон планов. Его отец был таким же – заключал рискованные сделки, не слушая ничьих советов, и не только не терял деньги, а выручал вдвое или даже втрое больше. Мой бедный Яков был очень толковым.
«Лучше бы мама помолчала, – подумал с горечью Себастьян. – Джо только раздражают подобные рассуждения. Она и так в последние дни настроена против меня».
– Я заказала ложу на «Королей в Аркадии» в среду вечером, – продолжала миссис Левин. – Вы пойдете, дорогие?
– Спасибо, миссис Левин, – отозвался Вернон. – Нам бы очень хотелось пойти, но мы завтра уезжаем в Бирмингем.
– Значит, вы возвращаетесь домой?
– Да.
Почему же он сам не сказал «возвращаемся домой»? Почему эти слова прозвучали для его ушей так нелепо? Потому что дом у него только один – Эбботс-Пуиссантс. Дом! Какое странное слово, и сколько у него значений… Это напомнило ему песню, которую распевал дурным голосом один из ухажеров Джо (все-таки музыка – ужасная вещь!), устремив на нее мечтательный взгляд: «Дом, любимая, лишь там, где твое сердце…»