— Что-то случилось, папа?
— То, чего не поправишь. Если лошадь перед финишем сворачивает влево, вряд ли у нее будет хорошая жизнь, и ничуть не легче оттого, что лошадь сама виновата. Но это для тебя китайская грамота, старина. Радуйся, пока няня Френсис с тобой. Такие, как она, на дороге не валяются.
Тут пришла няня Френсис, и они стали играть в энимал грэб[22].
Но слова Уолтера Дейра засели в голове Вернона. На следующий день он прицепился к няне Френсис.
— Ты у нас всегда будешь?
— Нет. Только пока ты не поправишься.
— Почему бы тебе не остаться навсегда? Я бы хотел.
— Видишь ли, это не моя работа. Моя работа — выхаживать больных.
— Тебе это нравится?
— Да, очень.
— Почему?
— Ну, знаешь, у каждого есть такое особое дело, которое он любит делать и оно у него получается.
— У Мамы нет.
— Ошибаешься, есть. Ее работа — следить за всем этим большим домом, чтобы все шло как надо, и заботиться о тебе и твоем отце.
— Папа однажды был солдатом. Он сказал, что, если снова будет война, он опять пойдет воевать.
— Ты гордишься своим отцом, Вернон?
— Я, конечно, больше люблю Маму. Мама говорит, что мальчики всегда больше всего любят маму. Мне нравится бывать с папой, но это другое дело. Я думаю, это потому, что он мужчина. Как ты думаешь, кем я стану, когда вырасту? Я хочу стать моряком.
— Может быть, ты будешь писать книги.
— О чем?
Няня Френсис чуть улыбнулась.
— Хотя бы про мистера Грина, Пуделя, Белку и Кустик.
— Все скажут, что это глупо.
— Мальчики так не скажут. К тому же, когда ты вырастешь, у тебя в голове возникнут другие люди, как мистер Грин и его дети, но только взрослые. И ты сможешь о них написать.
Вернон долго думал, затем покачал головой.
— Нет, лучше я буду солдатом, как папа. Мама сказала, что Дейры почти все были солдатами. Конечно, чтобы стать солдатом, надо быть храбрым, но я думаю, я буду достаточно храбрым.
Няня Френсис помолчала. Она вспомнила, что говорил Уолтер Дейр о своем маленьком сыне:
— Отважный парень, совершенно бесстрашный. Он просто не знает, что такое страх! Видели бы вы его верхом на пони.
Да, в этом отношении Вернон бесстрашный. К тому же он стойкий, он переносит боль и неудобства сломанной ноги с необычайным для ребенка терпением.
Но есть другой вид страха. Она медленно проговорила:
— Расскажи мне еще раз, как ты упал со стены.
Она знала про Чудовище и следила за тем, чтобы не проявить насмешки. Когда Вернон закончил, она сказала:
— Но ты же давно знаешь, что это не настоящее Чудовище, правда? Это предмет, сделанный из дерева и проволоки.
— Я, конечно, знаю, — сказал Вернон. — Но мне он представляется совсем другим. И когда в саду оно стало ко мне приближаться…
— Ты убежал, а напрасно, не так ли? Гораздо лучше было бы подождать и посмотреть. Тогда ты увидел бы людей и понял, что это такое. Смотреть вообще полезно. Потом можешь убежать, если захочешь, — но обычно уже не убегаешь. Скажу тебе кое-что еще, Вернон…
— Что?
— Не так страшно то, что у тебя перед глазами, как то, что сзади. Запомни это. Если что-то есть у тебя за спиной, ты его не видишь и пугаешься. Вот почему лучше повернуться к нему лицом; при этом часто оказывается, что там ничего и нет.
Вернон задумчиво сказал:
— Если бы я тогда повернулся, я бы не сломал ногу?
— Да.
Вернон вздохнул.
— Я не жалею, что сломал ногу. Зато ты играешь со мной.
Ему показалось, что няня Френсис тихонько выдохнула: «Бедный ребенок!» — но это, конечно, чепуха. Она с улыбкой сказала:
— Мне тоже это очень нравится. А то некоторые больные не любят играть.
— А ты любишь, да? Как мистер Грин. — И добавил через силу, смущаясь: — Пожалуйста, не уезжай подольше, ладно?
Но случилось так, что няня Френсис уехала гораздо раньше, чем должна была. Это случилось, как и все в жизни Вернона, внезапно.
Началось с пустяка: он уже понемногу ходил на костылях, это было больно, но ново и интересно. Однако он быстро уставал и готов был снова лечь в кровать. В тот день Мама предложила помочь ему. Но Вернон уже знал, как она помогает. Эти белые руки были очень неуклюжими, — желая помочь, они делали больно. Он уклонился от ее помощи, сказал, что подождет няню Френсис, которая никогда не делает больно.
Слова вырвались с детской бестактностью, и Майра вмиг дошла до белого каления.