Ну, положим, назвать их жизнь безмятежной было бы некоторым преувеличением. Семейная жизнь не бывает совсем уж безмятежной. Праздники, инфекционные болезни, лопнувшие среди зимы трубы… На самом деле жизнь состояла из череды коротких драматических эпизодов. И Родни всегда ужасно много работал, возможно, больше, чем позволяло ему здоровье. Именно в это время шесть лет назад у него было страшное переутомление. Он, вынуждена была отметить Джоан с горечью, не сохранился так же хорошо, как она. Изрядно ссутулился, поседел. Глаза такие усталые.
Но что поделаешь, жизнь есть жизнь. Зато теперь, когда у детей свои семьи, фирма идет в гору и новый партнер сделал денежные вливания, Родни сможет вздохнуть свободно. У них будет время пожить для себя.
Они должны побольше развлекаться — почаще проводить недельку-другую в Лондоне. Родни мог бы играть в гольф. Верно, и почему только она раньше не уговорила его заняться гольфом? Так полезно для здоровья, тем более при его-то сидячей работе.
Сделав себе зарубку в памяти, миссис Скьюдмор снова обвела взглядом обеденный зал в поисках женщины, которая, как ей показалось, была некогда ее школьной подругой.
Бланш Хаггард. Как она восхищалась Бланш Хаггард, когда они вместе учились в школе Святой Анны! Все обожали Бланш.
Такая смелая, такая выдумщица и при этом, да, — совершенно очаровательная! Сейчас, глядя на эту тощую, нервную, неухоженную пожилую особу, в это просто невозможно поверить. Как она странно одета! И дать ей можно… в самом деле… не меньше шестидесяти…
Конечно, думала Джоан, жизнь у Бланш не задалась.
Ей даже на минуту стало досадно. Надо же было наломать столько дров. Вот Бланш, ей двадцать один год, и весь мир у ее ног — словом, имела все: внешность, положение — и пожертвовала этим ради какого-то полнейшего ничтожества. Ветеринара, да-да, именно, ветеринара. Причем, что еще хуже, женатого ветеринара. Родные Бланш проявили самообладание, достойное всяческого уважения: отправили ее в круиз, чтобы она немного развеялась. А она сошла с парохода не то в Алжире, не то в Неаполе и вернулась домой к своему ветеринару. Тот, разумеется, лишился работы, стал пить, а жена не пожелала дать ему развод. Вскоре им пришлось уехать из Крейминстера, и потом Джоан ничего не знала о Бланш много лет, пока не встретила ее случайно в Лондоне, в обувном отделе «Харродса»[260], и не выведала (впрочем, выведывать не было нужды, поскольку Бланш вовсе не делала из этого секрета), что она теперь замужем за человеком по фамилии Холидей, который служит в страховом агентстве, но, по словам Бланш, вскоре собирается уволиться, чтобы писать задуманную им книгу об Уоррене Хастингсе[261] не урывками, придя с работы, а целыми днями.
Джоан промямлила что-то вроде того, что у мужа Бланш, должно быть, имеются и иные средства к существованию. А Бланш беспечно ответила: «У него в кармане нет ни единого пенни!» Джоан заметила, что, в таком случае, оставлять работу с его стороны весьма неразумно, ведь, кто знает, принесет ли книга успех? Пишет ли он ее по заказу? Господи, конечно, нет, весело отвечала Бланш, и вообще-то говоря, она не надеется, что книга получится удачной, потому что, хоть Том и безумно увлечен, пишет он не ахти как. После чего Джоан достаточно мягко посоветовала Бланш пресечь все это поскорее, на что та возразила: «Но бедному мальчику так нравится писать! Больше всего на свете». Иногда, сказала Джоан, одному приходится соображать за двоих. Бланш, расхохотавшись, ответила, что ей всегда было нелегко соображать даже за одного!
Возвращаясь мысленно к тому разговору, Джоан вынуждена была признать, что это, увы, была чистая правда. Спустя год она увидела Бланш в ресторане в обществе вызывающе ярко одетой женщины и двоих мужчин явно артистической наружности. После этого о существовании подруги ей напомнило лишь полученное от той через пять лет письмо, где Бланш просила одолжить ей пятьдесят фунтов. Ее маленькому сыну, говорилось там, необходима операция. Джоан отослала Бланш двадцать пять, выразила сочувствие и попросила сообщить подробности. В ответ она получила открытку следующего содержания: «Спасибо и на том, Джоан. Я знала, ты не откажешь», — что, пускай и с натяжкой, можно было рассматривать как своего рода благодарность. Потом — тишина. И вот теперь здесь, в ближневосточной железнодорожной гостинице, где мерцают и потрескивают керосиновые лампы и стоит запах прогорклого бараньего жира и парафина, нашлась ее старинная подруга, постаревшая до неузнаваемости, огрубевшая и одетая — хуже некуда.
261
Хастингс Уоррен (1732–1818) — британский государственный деятель, с 1774 года генерал-губернатор Индии. По возвращении в Англию обвинен в коррупции, но оправдан палатой лордов.