Остаток дня тянулся бесконечно.
Джоан побаивалась снова выйти на солнцепек и дожидалась захода. Приходилось оставаться в гостинице.
Через полчаса ей до смерти надоело просто сидеть на стуле. Она ушла к себе и принялась разбирать и заново укладывать чемоданы. Вещи, сказала она себе, уложены не вполне аккуратно. Тут есть чем заняться.
Работа была проделана тщательно и вдумчиво, И завершена к пяти. Теперь уж точно выходить не опасно. Торчать в помещении было до ужаса скучно. Если бы хоть нашлось, что почитать…
Или, подумала Джоан с тоской, хоть проволочная головоломка!
На улице она с отвращением взглянула на жестянки, кур и колючую проволоку. Ну и поганое местечко. Вот именно, поганое.
Для разнообразия она двинулась в сторону турецкой границы, параллельно железной дороге. Это создавало ощущение приятной новизны. Которое, увы, через четверть часа исчезло. Железнодорожные рельсы, бежавшие справа в четверти мили от нее, не заменяли дружеского общения.
Вокруг — ничего, кроме тишины — тишины и солнечного света.
Джоан подумала, что можно почитать стихи. В детстве считалось, что она отлично умеет декламировать стихи. Интересно, что ей удастся вспомнить по прошествии стольких лет. Было время, она немало знала наизусть.
А дальше? Глупо. Никак не вспомнить.
(Начало, во всяком случае, внушает оптимизм! Что там дальше?)
В целом, пожалуй, не слишком ободряюще. А сможет ли она вспомнить что-нибудь из сонетов? Раньше помнила. «Никто не может помешать слиянью» и тот, о котором ее спросил Родни.
Забавно, что как-то вечером он вдруг спросил:
— «Прекрасное, как чудный сон пройдет»[290] — это ведь Шекспир?
— Да, из сонетов.
И потом продолжил:
— «Никто не может помешать слиянью двух сродных душ…» Этот?
— Это другой сонет, тот начинается так: «Сравню ли с летним днем твои черты?»[291]
И тогда Джоан прочитала ему весь сонет, в самом деле очень красиво, с чувством, правильно расставив все акценты.
Когда она замолчала, вместо того чтобы выразить восхищение, Родни почему-то задумчиво повторил:
— «Ломает буря майские цветы», — и добавил: — но сейчас-то октябрь, верно?
Все это показалось Джоан до того странным, что она в недоумении уставилась на него. Тогда он спросил:
— А второй ты знаешь? Тот, где «никто не может помешать слиянью…»
— Да. — Выдержав паузу, она начала:
Джоан дочитала до конца, особо подчеркнув последние строки и усилив их драматическое звучание.
— Тебе не кажется, что я неплохо читаю Шекспира? В школе мне часто поручали читать стихи. Говорили, я читаю с выражением.
Но Родни лишь рассеянно ответил:
— Тут не обязательно с выражением. Достаточно самих слов.
Вздохнув, Джоан пролепетала:
— Шекспир — чудо, правда?
А Родни ответил:
— Чудо, что он был такой же бедолага, как и все мы.
— Родни, что за странная идея?
Улыбнувшись ей и словно просыпаясь, он спросил:
— Отчего же?
А потом встал и вышел из комнаты, бормоча:
— «Ломает буря майские цветы, и так недолговечно лето наше!»
И почему это он сказал: «Но сейчас-то ведь октябрь?»
О чем он думал?
Джоан помнила тот октябрь, какой-то особенно красивый и мягкий.
Странно, но сейчас ей пришло в голову, что Родни расспрашивал ее о сонетах вечером того самого дня, когда она видела их с миссис Шерстон на Эшлдауне. Возможно, миссис Шерстон цитировала Шекспира, но вообще-то едва ли. Лесли Шерстон, казалось ей, была не особенно образованная женщина.
288
Слова Порции из пьесы Шекспира «Венецианский купец», акт IV, сц 1. (Перевод П. Вейнберга).