— Не трогай, пусть лежит. Оставим его Лесли Шерстон. Ведь все же… она была нашим другом.
И Джоан тут же согласилась, что это прекрасная мысль, и сказала, что завтра сама принесет сюда букет желтых хризантем.
Ее, помнится, немного насторожила загадочная улыбка Родни.
Да, Джоан определенно почувствовала в тот вечер, что с ним что-то неладно. Она, естественно, не понимала, что муж на грани полнейшего срыва, однако заметила, что он не такой, как обычно…
Она забросала его встревоженными вопросами по дороге домой, но он почти не отвечал ей. Лишь повторял снова и снова:
— Я устал, Джоан… Очень устал.
И только один раз как-то странно обмолвился:
— Все не могут быть мужественными.
Примерно через неделю как-то утром Родни сонно сказал:
— Я сегодня не буду вставать.
И остался лежать в постели, ни с кем не разговаривал и ни на кого не смотрел, просто лежал молча и улыбался.
А потом появились доктора, сиделки и в конце концов было решено, что он пройдет продолжительный курс лечения в Тревелиане. Ни писем, ни телеграмм, ни посещений. Даже Джоан не позволили приезжать к нему. Его собственной жене.
Это было грустное, смутное, странное время. И с детьми стало тоже очень трудно. Они не хотели помогать, вели себя так, будто это она, Джоан, во всем виновата.
…Позволяла ему горбатиться, и горбатиться, и горбатиться в конторе. Ты отлично знаешь, мама, что папа годами работал как каторжный.
— Знаю, мои милые, но что я могла сделать?
— Должна была вытащить его оттуда давным-давно. Неужели ты не знаешь, как он все это ненавидит? Ты что, ничего не знаешь о папе?
— Довольно, Тони. Разумеется, я все знаю о твоем папе — знаю куда больше, чем ты.
— А вот мне иногда так не кажется. Иногда мне кажется, что ты вообще ни о ком ничего не знаешь.
— Тони, ну в самом деле!
— Заткнись, Тони… — Это вмешалась Аврелия. — Какой смысл?
Аврелия всегда была такая. Сухая, сдержанная, слишком рассудочная и высокомерная для своих лет. У Аврелии, думала порой с огорчением Джоан, совсем нет сердца. Дочь терпеть не могла нежностей, а взывать к ее совести было и вовсе бесполезно.
— Родной мой папочка… — Это скулила Барбара, самая младшая из троих, самая ранимая и несдержанная. — Это ты во всем виновата, мама. Вечно ты злилась на него… злилась… вечно.
— Барбара! — Джоан едва не потеряла терпение. — Ты хоть понимаешь, что говоришь? Главный в этом доме — твой папа. Как, по-твоему, все вы смогли бы учиться, одеваться и кормиться, если бы отец не работал? Он принес себя в жертву ради вас — так приходится поступать всем родителям, — и они делают это совершенно бескорыстно.
— Разреши, мама, пользуясь возможностью, поблагодарить тебя за те жертвы, на которые ты пошла ради нас, — сказала Аврелия.
Джоан в недоумении смотрела на дочь. Аврелия казалась искренней. Ну конечно, девочка не может быть дерзкой до такой степени…
Тони отвлек ее. Он спросил серьезно:
— Правда ведь, что отец когда-то хотел стать фермером?
— Фермером? Нет, конечно нет. А, ну да, много лет назад была у него такая детская фантазия. Но в семье все мужчины были юристами. Фирма семейная и весьма знаменитая в этой части Англии. И ты должен гордиться и радоваться, что тоже будешь там работать.
— Но я не буду там работать, мама. Я хочу уехать в Западную Африку и заняться фермерством.
— Чепуха, Тони. Давай не будем возвращаться к этим глупостям. Конечно же ты будешь работать на фирме! Ты наш единственный сын.
— Я не собираюсь становиться юристом, мама. Папа об этом знает, и он обещал мне.
Джоан смотрела на сына потрясенная, ошарашенная его спокойной уверенностью.
Затем она опустилась в кресло, и к глазам ее подступили слезы. Все трое ужасно недобрые, все разом на нее напали.
— Не знаю, что на всех вас нашло… так со мной разговаривать… Если бы отец был здесь… по-моему, вы ведете себя неблагородно!
Тони, пробормотав что-то, повернулся и выскочил из комнаты.
Аврелия, как обычно, сухо пояснила:
— Тони твердо решил стать фермером, мама. Он хочет поступить в сельскохозяйственный колледж. Мне это кажется глупостью. Я бы стала юристом, если бы была мужчиной. По-моему, изучать право очень даже интересно.
— Я никогда не думала, — всхлипывала Джоан, — что мои дети будут настолько несправедливы ко мне.
Аврелия глубоко вздохнула. Барбара, все еще истерически рыдавшая в углу, крикнула:
— Я знаю, папа умрет, знаю. И тогда мы останемся совсем одни на свете. Я этого не вынесу. Ой, я этого не вынесу!