Она зашла далеко, объяснила Джоан. Дальше, чем обычно.
— Туда опасно ходить. Очень опасно. Мемсаиб заблудиться. Не знать, в какую сторону ходить. Можно ходить не туда.
Да, подтвердила Джоан, она ненадолго сбилась с дороги, но, к счастью, потом пошла в нужном направлении. А теперь она выпьет чаю и отдохнет. В котором часу отправится поезд?
— Поезд отправляться восемь тридцать. Иногда ждать, пока подходить конвой. Но сегодня никакой конвой не приходить. Вади совсем плохой — много-много воды течь вот так — ух-хх!
Джоан кивнула.
— Мемсаиб очень устать. Может быть, у мемсаиб лихорадка?
Нет, сказала Джоан, лихорадки у нее нет — сейчас.
— Мемсаиб выглядеть другой.
Что ж, подумала она, мемсаиб стала другой. Возможно, это отразилось на ее внешности. Она пошла к себе в комнату и посмотрела на себя в засиженное мухами зеркало.
Заметны ли какие-то изменения? Она определенно выглядела старше. Под глазами круги. Потное лицо покрыто желтоватой пылью.
Джоан умылась, провела гребенкой по волосам, попудрилась, подкрасила губы и посмотрела на себя снова.
Да, она определенно изменилась. Чего-то не хватало в лице, которое так серьезно смотрело на нее. Чего-то… может быть, самодовольства?
До чего же нестерпимо самодовольным существом она была. Она все еще ощущала непередаваемое отвращение к себе, впервые испытанное там, в пустыне, духовное опустошение.
Родни, подумала она, Родни…
Только это имя повторяла она про себя с нежностью…
Она цеплялась за него, как утопающий. Высказать Родни все-все, что накопилось в душе. Только это, казалось ей, и имело смысл. Вместе они начнут все заново, насколько это возможно по прошествии стольких лет. Она скажет: «Я глупая и неудачница. Ты, с твоей мудростью и добротой, научи меня, как жить».
И еще попросит прощения. Потому что Родни многое должен ей простить. И вот что еще удивительно в нем — он не возненавидел ее. Ничего странного, что он был так всеми любим, что дети обожали его (даже Аврелия, прятавшая с некоторых пор любовь за показной неприязнью), что слуги готовы были разбиться в лепешку, чтобы ему угодить, что у него повсюду были друзья. Родни, подумала она, ни разу в жизни не обошелся ни с одним человеком дурно…
Джоан вздохнула. Она ужасно устала и ощущала боль во всем теле.
Она выпила чаю и пролежала в постели до тех пор, пока не пришло время пообедать и пойти к поезду.
Сейчас она не чувствовала ни волнения, ни страха, ни желания чем-то занять себя или отвлечься. Ящерицы перестали выскакивать и пугать ее.
Она встретилась с собой и узнала себя…
И теперь ей хотелось только отдохнуть, полежать, не напрягая воображения, но чтобы оно пускай нечетко, но неустанно рисовало добродушное загорелое лицо Родни…
И вот она наконец в поезде и уже выслушала многословный рассказ кондуктора о происшествии на ветке, протянула ему паспорт и билеты, а он уверил ее, что телеграфирует в Стамбул и закажет для нее другое место в Симплонском Восточном экспрессе. Еще Джоан поручила ему отправить из Алеппо телеграмму Родни.
ЗАДЕРЖАЛАСЬ ДОРОГЕ ВСЕ ХОРОШО ЦЕЛУЮ ДЖОАН
Родни получит телеграмму прежде, чем поймет, что она запаздывает.
Итак, все устроилось, и больше ей не о чем хлопотать, не о чем беспокоиться. Она может отдыхать, точно утомившийся ребенок.
Пять дней тишины и покоя, пока «Тавр»[323] и Восточный экспресс спешат на запад, с каждым днем приближая ее к Родни, который простит ее.
В Алеппо они прибыли утром. Поскольку сообщение с Ираком было прервано, Джоан до сих пор была единственным пассажиром в поезде, но теперь он заполнился до отказа. Предварительные заказы на спальные места отменяли, переносили, путали. Звучали резкие слова, закипало возмущение, велись споры — и все на разных языках.
Джоан ехала первым классом, а в экспрессе «Тавр» купе были старыми, двухместными.
Дверь скользнула в сторону, и вошла высокая женщина в черном. За ее спиной кондуктор, свесившись из окна, принимал чемоданы из рук носильщиков.
В купе набралось много чемоданов — дорогих чемоданов с монограммами[324].
Высокая женщина говорила с проводником по-французски. Она указывала ему, куда уложить вещи. Наконец он ушел. Женщина, повернувшись к Джоан, улыбнулась ей заученной, не имеющей национальности улыбкой.
— Вы англичанка, — сказала она.
Говорила она с едва уловимым акцентом. У нее было бледное, исключительно подвижное лицо и удивительные светло-серые глаза. Ей, должно быть, лет сорок пять, решила Джоан.
323
«Тавр» — экспресс назван по названию Таврских гор — горного хребта на юге плоскогорья Малой Азии Их прорезает железная дорога, идущая от сирийского города Алеппо к Стамбулу.