Но Вернон вовсе не считал, что он забавный или восхитительный. Он просто хотел знать. Ты должен все узнавать. Иначе не повзрослеешь. А когда ты взрослый, ты все знаешь, и у тебя в кошельке есть золотые соверены[19].
Мир продолжал расширяться.
Появились, например, дяди и тети.
Дядя Сидни — мамин брат. Он низенький, толстый, с красным носом. У него привычка напевать — тянуть одну ноту — и звенеть монетами в брючном кармане. Он обожает шутить, но Вернон считает, что его шутки не всегда забавны.
Например, дядя Сидни говорит:
— Допустим, я надену твою шапку. А? На что я буду похож? Скажи!
Интересно: взрослый, а задает вопросы! Интересно, — но как быть: если Няня что и внушила Вернону, так это то, что мальчикам не следует высказывать свое мнение о других.
— Ну же, — настаивал дядя Сидни. — На что я буду похож? Вот, — он схватил полотняный предмет обсуждения и водрузил его на макушку, — как я выгляжу, а?
Что ж, раз надо отвечать, значит, надо. Вернон сказал вежливо и еле слышно:
— Мне кажется, вы выглядите довольно глупо.
— Майра, у твоего парня совсем нет чувства юмора, — сказал дядя Сидни. — Совершенно нет чувства юмора. Жаль.
Сестра Отца тетя Нина — совсем другое дело. От нее приятно пахнет, как летом в саду, и у нее нежный голос, что особенно нравится Вернону. У нее есть и другие достоинства: она не целует тебя, если ты не хочешь, и не пристает с шуточками. Но она нечасто приезжает в Эбботс-Пьюисентс.
Она, должно быть, очень храбрая, думал Вернон, ведь это она первая показала ему, что Чудовищем можно повелевать.
Чудовище живет в большой гостиной. У него четыре ноги и блестящее коричневое тело. И длинный ряд того, что Вернон, будучи совсем маленьким, считал зубами. Великолепные желтые сверкающие зубы. Сколько Вернон себя помнил, Чудовище завораживало и пугало его. Потому что, если его тронуть, оно издает странные шумы — сердитое рычание или злобный пронзительный вой. Почему-то эти шумы ранят тебя, как ничто другое. Ранят в самое сердце. Ты дрожишь, тебя охватывает слабость, жжет глаза, но из-за какого-то странного очарования ты не можешь уйти.
Когда Вернону читали сказки про драконов, он всегда представлял их в виде этого Чудовища. А самые лучшие игры с мистером Грином были те, где они убивали Чудовище: Вернон вонзал копье в его коричневое блестящее тело, а сотня детишек мистера Грина улюлюкала и пела за его спиной.
Конечно, теперь, когда Вернон большой, он больше понимает. Он знает, что Чудовище называется Рояль, что, когда его обдуманно бьют по зубам, это называется «играть на рояле»! И леди это делают для джентльменов после обеда. Но в глубине невинной души он продолжал бояться; иногда ему снилось, что Чудовище гонится за ним по лестнице, ведущей в детскую, и он с криком просыпался.
В его снах Чудовище жило в Лесу, оно было дикое и свирепое и производило такой ужасный шум, что невозможно терпеть.
Иногда «играть на рояле» принималась Мама, и Вернон переносил это с большим трудом, хотя чувствовал, что из-за маминых действий Чудовище конечно же не проснется. Но когда однажды за это взялась тетя Нина, все было совсем иначе.
Вернон в углу играл в одну из своих воображаемых игр. Они с Пуделем и Белкой устроили пикник: ели омаров и шоколадные эклеры.
Тетя Нина не заметила его; она села на табурет и стала наигрывать.
Захваченный обаянием музыки, Вернон подползал все ближе и ближе. Нина наконец увидела, что он смотрит на нее во все глаза, и лицо его залито слезами, а тело сотрясается от рыданий. Она остановилась.
— Что случилось, Вернон?
— Терпеть не могу, — всхлипнул Вернон. — Ненавижу. Ненавижу. Мне больно вот тут. — Он сдавил руками живот.
В это время в комнату вошла Майра. Она засмеялась.
— Представляешь, какая нелепость? Этот ребенок просто ненавидит музыку. Такой чудак.
— Почему же он не уходит, если ненавидит? — спросила Нина.
— Я не могу, — рыдал Вернон.
— До чего смешно! — сказала Майра.
— Я думаю, скорее, это интересно.
— Почти все дети любят бренчать на пианино. Я как-то попыталась показать Вернону некоторые штучки, но он совсем не заинтересовался.
Нина продолжала задумчиво смотреть на маленького племянника.
— Мне просто не верится, что мой ребенок может быть немузыкальным, — обиженно говорила Майра. — Я в восемь лет уже играла трудные пьесы.