Tea пошепталась с Бертом, тихонько потребовала от него объяснения, но он рассмеялся и, сделав вид, будто не понял ее слов, заявил:
— Здесь можно говорить громко, у нас секретов нет.
Больше того, он даже повторил вслух то, что шептала ему Tea, и познакомил нас с Альфом, который разламывал сероватые котлеты и запихивал их себе в рот.
Посмеиваясь — я никогда не забуду, как он подмигнул нам, — Берт пренебрежительно сказал:
— Альф — законченный негодяй, посмотрите, какой аппетит у этого избалованного негодяя. На улице он есть не может: ведь, конечно же, найдутся люди, которые осудят его за то, что он при всем честном народе ест рыбные котлеты. На улице ему вообще лучше не показываться, поэтому я и организовал ему здесь столовую.
Смеясь, Берт рассказал, как однажды он возвращался с тренировки — на гавань уже спускались предвечерние сумерки, — и когда к пирсу пришвартовался баркас, в порту устроили облаву. Берт рассказал, как ему было обидно, когда его, одетого в тренировочный костюм, с ботинками на триконах в руках, с ботинками, которые ему одолжили в спортивном обществе, втолкнули в сарай, чтобы обыскать. Он протестовал, но все было напрасно. Берта втолкнули в сарай, где ему пришлось на глазах у полицейских раздеться и стоять голым, пока фараоны выворачивали наизнанку его тренировочный костюм и ощупывали ботинки; возможно, Берт ушел бы оттуда со спокойной душой, если бы этот обыск не был таким оскорбительным. Все, все, кого втолкнули в сарай, оказались во власти профессионального полицейского недоверия, во власти официальной подозрительности. Даже те люди, у которых не было при себе ничего предосудительного, вызывали у стражей порядка чувство острой настороженности; думать плохо о людях было полицейским долгом, и на каждого, кого они обыскивали, полицейские смотрели как на давно разыскиваемого убийцу. Они толкали Берта из стороны в сторону, выспрашивали подробности его жизни и в конце концов сердито швырнули ему тренировочный костюм, раздосадованные, что ничего не нашли. Берт надел свой костюм и ушел. А потом, уже в порту, он заметил, как в сумерках какой-то мальчишка пытается незаметно улизнуть через оцепление вокруг прибрежного квартала. Берт увидел, как он пробрался через оцепление и помчался со всех ног, еще не зная, удастся ли ему убежать. Но Берт, заметив рыщущих вокруг своего дома преследователей в полицейской форме, сразу понял по их настороженным лицам, что побег удался. Потом он неожиданно услышал в подъезде тихий свист и испуганно обернулся; почему-то он тут же сообразил, кто свистел: он ни капельки не удивился, увидев смазливое, хотя и изможденное лицо Альфа, показавшееся над перилами лестницы. Берт позвал его в комнату, накормил и оставил переночевать. Берт ни о чем его не расспрашивал, не поинтересовался даже, почему он бежал и почему боялся выйти на улицу.
Да, я хорошо помню, как Альф ел руками рыбные котлеты в тот вечер, когда мы сидели наверху у Берта, а поев, встал, подошел к двери и прислушался, потом, повернувшись боком к окну, оглядел улицу. Альф не верил, что о нем уже забыли, не мог поверить в это. А Берта забавляли необычайная настороженность и недоверчивость этого тщедушного паренька, он не спускал с него глаз; стоило Альфу пошевелиться, как Берт был уже начеку. Tea молча сидела между нами на табуретке. Она тоже наблюдала за Альфом, только осуждающе и даже враждебно. Альф принес сюда новый запах, запах дорогих сигарет и дешевой помады для волос; в комнате пахло чем-то сладковатым, приторным, напоминавшим запах третьеразрядного публичного дома, и я чувствовал, как в этот жаркий вечер запах этот ударяет в голову. Убедившись в своей безопасности, Альф спросил Берта, чем кончились соревнования. Берт сказал, что он победил, а когда Альф поинтересовался, что же помогло ему победить, Берт ответил буквально так:
— Нужно о чем-то думать, нужно думать о чем-то, что толкает вперед и придает новые силы. Когда я уже на пределе или мне кажется, что я на пределе, я думаю о Викторе. Я всегда думаю о том тихом лесном озере, о нашем побеге, о том воскресенье, когда мы брились и вдруг на противоположном берегу показались солдаты. И тогда я снова слышу их крики, слышу выстрелы, вижу, как Виктор останавливается, оборачивается и падает. Да, все снова воскресает передо мной, крики, стрельба и лицо Виктора, и когда я думаю об этом, то не замедляю темпа, хотя бежать не становится легче. Виктор мне помогает…