На трибунах еще долго не смолкали голоса; позади меня, передо мной, рядом со мной люди растерянно спрашивали друг друга: «Что случилось? Почему он не победил? Как мог этот забег ничем не кончиться?» Это был первый забег с участием Берта, который не выявил победителя…
Что касается меня, то я не удивился бы, даже если бы Берт потерпел поражение. Нет, не удивился бы! А как вел себя сам Берт? Он не извлек никаких уроков из этих соревнований. Остался глух ко всем предостережениям судьбы. Берт по-прежнему хорохорился: он настолько надеялся на себя, что говорил тем языком, каким говорят иногда боксеры: «В следующий раз я докопаю их прямо на стадионе». Этот язык был мне хорошо знаком; я знал, в чем тут суть. Если спортсмен начал хвастаться, стало быть, он уже не верит в собственное превосходство. Этим языком говорят, когда хотят вернуть себе мужество и веру в свои силы. До той поры, пока спортсмен уверен в себе, он видит и у противника шансы на победу, во всяком случае, на словах… Однако как только спортсмена начинают одолевать сомнения, картина меняется… Неужели Берт уже достиг этой стадии? Да, он был очень раздражен. И когда наконец остался один у себя в раздевалке и я зашел к нему, он сердито спросил:
— Ну как, старина? Дай мне квалифицированный совет. Все, кто побывал здесь до тебя, знали точно, как бы они выиграли эти соревнования. Теперь — твоя очередь. Скажи, как бы ты выиграл эти соревнования.
Я ответил:
— Ты был не в самой лучше форме, Берт. Я не раз видел тебя в лучшей форме. Впрочем, все равно, ты безусловно победишь Шилвази. В следующий раз ты оставишь его позади.
— В следующий раз, — сказал он, — я доконаю и его и всех остальных прямо на стадионе. На Олимпийских играх я покажу им, почем фунт лиха.
— Знаю, Берт.
Берт взглянул на меня, он казался искренне удивленным и разочарованным. И он сказал:
— Ты, старина, единственный, кто меня по-настоящему понимает. И ты знаешь спорт намного лучше других. Поэтому ты и говоришь иначе… Если хочешь, пойдем со мной. Мне придется ехать в телецентр — дать интервью. Они не отпускали меня до тех пор, пока я не согласился.
Берт уже хотел было потащить меня за собой, но я остановил его. Внимательно глядя на Берта, я размышлял, подходящий ли теперь момент для того, чтобы сказать ему все то, что я намеревался сказать. Мы были одни в раздевалке. И мне показалось, что момент подходящий.
— Послушай, Берт, — начал я, — мне нет никакого дела до того, что произошло в спортмагазине. Но я знаю, что у тебя неприятности. И хотел бы тебе помочь. На следующей неделе я получу гонорар за серию очерков. Если хочешь, могу одолжить тебе деньги. Разумеется, на длительный срок.
Вначале Берт вспыхнул, потом растерялся; с трудом взяв себя в руки, он бодро похлопал меня по плечу, пожалуй, даже слишком бодро. Наконец взял под руку и медленно сказал:
— Очень мило с твоей стороны, старина… Впрочем, что такое «мило»? Дурацкое выражение. Сам понимаешь, что я хочу сказать. Во всяком случае, спасибо. Я тебе этого никогда не забуду. Но сейчас мне не может помочь никто, кроме меня самого. Мои проблемы нельзя урегулировать, так сказать, поэтапно. Их все надо решать скопом и обязательно радикально. Я твердо надеюсь, старина, что это скоро произойдет. А потом… Пусть это останется между нами… А потом я со всеми рассчитаюсь. И буду учиться, стану студентом. Можешь мне поверить. Но сперва надо кончить начатое. Не забудь, что скоро Олимпийские игры. После Олимпийских игр я поставлю точку. Эффектный конец. Не правда ли? Но к этому последнему старту мы должны очень тщательно подготовиться. Гизе уже прислал нам свои инструкции.
Да, вскоре началась подготовка к Олимпийским играм… Я хорошо помню, как тренировались Дорн и Берт. Каждый божий день они ходили на стадион, бежали вместе на короткие и на длинные дистанции, поправляли друг друга. О Канцельмане, тренере «Виктории», они оба были не очень-то высокого мнения. На трибунах сидели молодые спортсмены «Виктории» и делали свои замечания. Дорн намеренно уступал пальму первенства Берту. Правда, он и сам готовился к Олимпийским играм, но его главная цель, казалось, состояла в том, чтобы «подыгрывать» Берту. Да, тогда на стадионе Дорн настолько подчинял свои интересы интересам Берта, что могло создаться впечатление, будто сам он не надеется на победу, будто его честолюбивые помыслы сосредоточены на Берте; он, видимо, хотел сделать все от него зависящее для победы Берта. Ибо и Дорн считал тогда, что Берт окажется победителем на Олимпийских играх. Он разделял точку зрения профессиональных пророков, которые точно «высчитали», почему именно Берт получит золотую медаль. По субботам они печатали свои прогнозы Олимпийских игр. И в прогнозах все было настолько тщательно разложено по полочкам, что Игры казались вообще излишними. Берту ведь уже вручили его золото! На бумаге, во всяком случае… В дни тренировок Берт и Дорн были теперь почти неразлучны, вместе ели, вместе совершали обязательные пробежки по лесистой пересеченной местности, вместе играли в настольный теннис в клубе. А потом настал тот день, тот знаменательный день, когда Дорн пригласил Берта и меня в гости. Никто из викторианцев не знал, как он живет, откуда родом. Я слышал только, что мать Дорна держала когда-то бакалейную лавочку… Помню, как смущался Дорн, приглашая нас к себе, помню изумленный взгляд, который бросил на меня Берт. Сперва мы никак не могли понять, зачем Дорну понадобилось нас пригласить. Как бы то ни было, мы приняли приглашение.