Карла сжала кончиками пальцев виски, рот ее приоткрылся, казалось, она вот-вот закричит. Но у нее, видно, не хватало сил для крика; прикусив зубами нижнюю губу, она тихонько застонала и опять откинулась на неуклюжем огромном кресле. Прошло некоторое время, и я спросил:
— Что он теперь делает? Он совсем один?
— Не знаю, — сказала она. — Я ведь доходила только до порога. Не знаю даже, где он теперь обретается…
Да, в ту ночь я узнал от Карлы, что Берт уже не представляет спортивное общество «Виктория». Сперва я подумал, что на этом вообще закончилась его карьера бегуна. Подумал, что ему уже никогда не выкарабкаться. Я размышлял об этом без всякой горечи, но и без всякого злорадства. Наверное, я просто удивился, как быстро все произошло. Во всяком случае, мне казалось, что я не испытал никаких других чувств, кроме безмерного удивления.
И еще я помню, как Карла вдруг выпрямилась и сказала:
— Я ужасно замерзла, старина. Принеси мне пальто из передней.
Разумеется, я встал и пошел к выходу, но какое-то инстинктивное недоверие заставило меня обернуться. Я обернулся и увидел, что Карла, схватив бутылку, пытается зубами вытянуть пробку. Я бросился назад. Карла спрятала бутылку у себя за спиной, глаза ее были полны ненависти. Нет, она же не признавала никаких резонов. Силой я заставил ее опять сесть в кресло, держал ее, а она кричала и извивалась. Но я не отпускал ее ни на секунду и наконец, вывернув ей руку, отобрал бутылку. Я прислонился спиной к стене, она стояла передо мной, угрожала мне, молила меня. А потом вдруг на ее лице мелькнуло выражение злобного торжества, она отвернулась, кинулась к окну, распахнула обе створки, начала хватать вещи, которые оказывались у нее под рукой, и швырять их в сад. Она швыряла фотографии в рамках, пепельницы, диванные подушки. И после каждого броска громко хохотала, хлопала в ладоши и сильно откидывалась назад, словно проделывала какой-то цирковой номер…
Никогда не забуду ее яростных жестов, коротких безумных выкриков, выражения злобного торжества в ее глазах… Я наблюдал за ней с содроганием и совсем не заметил, как кто-то открыл дверь. Он был в полосатой пижаме, и лицо его, красивое вульгарное лицо, ничего не выражало, кроме досады. Он кивнул мне. Казалось, он не очень-то удивлен этой встречей. Он кивнул мне и, не глядя на Карлу, вытащил из кармана пижамы вощеный шнурок; согнувшись, приблизился к Карле и прыгнул… Какой дурацкий вид был у него во время этого прыжка! Очутившись рядом с ней, он заломил ей руки за спину и связал их так крепко и уверенно, будто делал это не раз. Потом он толкнул Карлу, она упала на диван и осталась лежать в той же позе, жалобно скуля.
— Ну вот, старина, — сказал Альф. — Она опять пила?
Я покачал головой, молча протянул ему бутылку.
— Я все слышал, — сказал он. — Спал наверху и, к счастью, все слышал. У нас с ней договоренность. У меня с Карлой, — кивком головы он показал на брюки, лежавшие на диване.
— Это твои брюки? — спросил я.
— Да, — ответил он. — Они только что из чистки. Могу сразу захватить их. Хочешь подняться ко мне? Погляди мою комнату. Думаю, она тебе понравится.
— А как же Берт? — спросил я.
Альф пожал плечами и откинул назад волосы, которые после прыжка упали ему на лоб. Не отнимая руки от затылка, он сказал:
— Берту часто хотелось побыть одному. Теперь его желание исполнилось. Он получил то, о чем мечтал. И он нас всех давно обогнал, старина. Такие резвые люди, как Берт, должны предвидеть, что в один прекрасный день, оглянувшись назад, они никого не обнаружат. Может быть, старина, он оказался для нас слишком быстрым. Или мы оказались для него слишком медленными. Выходит одно к одному.
Альф взял свои штаны, заботливо перекинул их через руку и поглядел на Карлу, которая, подтянув ноги, по-прежнему лежала на диване, съежившись в комок, связанная. Она негромко всхлипывала. Альф удовлетворенно кивнул и сказал:
— Скоро это пройдет. Через несколько минут она очухается, ляжет в постель и заснет. А сон у нее на зависть крепкий. Я это хорошо изучил.
Как я мог уйти, как мог покинуть этот дом, понимая, что в нем совершается? Наверное, в этот миг я уже предчувствовал будущее, предчувствовал, что коль скоро дело зашло так далеко, оно не может кончиться благополучно. По-видимому, во мне сработал естественный инстинкт — некий «комплекс свидетеля», вернее, страх перед тем, чтобы стать свидетелем. Именно потому я с такой готовностью ушел из этого дома. Да, я повел себя как человек, который в самую решающую минуту, когда происходят роковые события, отворачивается и закрывает лицо руками, надеясь таким образом сохранить свою свободу и соблюсти невинность. Я не поднялся в комнату Альфа, не остался с Карлой; я с такой поспешностью ретировался, что до сих пор не могу вспомнить, простился ли я с ними обоими.