— А я к тебе. Собирался пораньше, да, видишь, припозднился. Ты лошадку тут оставь, — кивнул на полевой стан. — Есть там кто-нибудь? — Кленов отошел в сторону, махнул рукой сидевшему на крыльце дома подростку. — Вот и ладно. Садись, поедем.
Дорогой смотрел на поля, поворачивался к председателю:
— Тот хлеб, помнишь, убрали? Ага, вот это поле. То самое? Вижу. Чисто. А ведь могли и потерять зерно.
В машине было душно и пыльно. Василий Павлович привалился к дверце. Кленов выглянул — впереди за краем стерни дорога ветвилась надвое, — тронул шофера за плечо:
— Давай вправо.
Возле обжатого поля с видневшимся невдалеке комбайном остановились. Сзади, не доезжая до них, свернула на межу машина и пошла по примятому в траве следу; у края поля повернула к комбайну. Над кузовом нависла мешковина. Минута — и вот уже густо, сильно хлынуло по ней зерно. Так и шли они рядом, комбайн и автомашина. Желтый пыльный поток хлестал в раструб, мешковина ходила как живая. Шофер высунулся из кабины, сторожко правил. На коротеньком мостике вертел головой чумазый комбайнер. Увидев председателя, остановился. Спустился по лесенке. Кленов кивнул:
— Иван Жук. Отличнейший работник. За всю уборку ни одной поломки.
Тот подошел, сдвинул разлатые брови — они никак не хотели сходиться, все так же размашисто разлетались в стороны.
— Ты погоди хвалить, — сказал перегоревшим на жаре голосом. — Что это такое получается? Не успеешь объехать круг — бункер полон. Машина в кои веки вернется с поля тока. А мне стоять? Машин мало. Где хотите берите, а давайте.
— Вторая машина вот-вот будет. — Кленов повернулся к Василию Павловичу. — Пришлось снять с отвозки на элеватор.
— Ну зачем же с отвозки? — Василий Павлович недовольно поморщился. Не видел, как и отошел комбайнер.
«Вот опять… Начинается. Ох этот Кленов. Неужели не понимает? Снять с отвозки. Будто нет другого выхода. Машина могла бы сделать сегодня три рейса. Пятнадцать тонн… Да что он? Считать не умеет? Дорога каждая ездка. А тут…» Василий Павлович проговорил суховато:
— Бюро запретило снимать машины с отвозки зерна на элеватор.
— Василий Павлович, не уберем сегодня-завтра это поле, потечет тут зерно. Половину потеряем. А за хлебосдачу не беспокойтесь. Все, что обещали, вывезем.
— Одни обещания. Вот всегда вы так! — Василий Павлович уже заводился. — Поехали на ток.
В машине сидел прямо, каменно молчал.
На току он забрал в горсть крупные литые зерна — они тяжело легли на ладонь. Глаза повеселели. Машин бы надо, машин. Но где их взять? В районе все, что можно, мобилизовано. Надо возить ночью.
— Транспорт работает у нас круглые сутки, — проговорил Кленов.
— Знаю.
— Пускаем к комбайнам бестарки.
— Снимите трактор. К нему — тележки.
— Трактора пашут зябь.
— Ждете машин? Не ждите, не будет, — сквозь зубы проговорил Василий Павлович и добавил с нажимом: — А график и план мы с тебя все равно спросим.
Не может он с ним говорить по-другому. Пока не вывезет хлеб на элеватор, не будет у них никакого другого разговора.
В Ключи Василий Павлович приехал взволнованный.
— Где Сукманов?
— На току.
Стоя у навеса, искоса смотрел, как Ерофей хозяином ходит среди ворохов зерна, поторапливает людей, покрикивает. Вот сам взялся за лопату, отгребает хлеб. Прибыли машины — кинулся к ним, и через минуту его веселый басок звучал уже оттуда. Шоферы один за другим подгоняли машины под погрузку. Ерофей махал рукой: давай, давай. Василий Павлович потерял его из виду, но с крайней машины снова послышался председателей голос — оказалось, Ерофей ходит по кузову, разравнивает зерно.
Василий Павлович махнул ему. Сукманов спрыгнул с машины, заспешил навстречу — с улыбкой, глаза блестящие, руки на ходу одергивают пиджак. Он подтянут и весел, как всегда. Василий Павлович пожал ему руку.
— Как со сдачей?
— Завтра пустим два трактора с тележками. К исходу недели закроем второй план.
— Молодец!
Вот как надо. У Василия Павловича сошли со лба морщины. От глаз потянулись в стороны веселые лучики.
— Вы в поле?
— Да.
— Возьмите меня с собой.
— Садитесь.
Надежда Сергеевна села на дрожки, покачиваясь, глядела по сторонам. Лицо припудрено пылью, рукава пропыленной жакетки подвернуты; но и в этой простой бабьей одежке она была хороша. Прохор молча правил. Разговор с Василием Павловичем его не ободрил и не обрадовал. Надежда Сергеевна, наскуча глядеть на поля и луга у дороги, на дальние и ближние увалы, повернула к нему голову. В серых больших, с поволокой глазах — бабье любопытство и внимание.