Василий Павлович резким движением оттолкнулся от кресла, вылез из-за стола, прошелся по кабинету.
— Что мне с тобой делать?
Издали, из угла, скосил взгляд: стоит, не шелохнется; парусиновый дождевик вздулся на спине горбом; под глазами синеватые круги. Не спит, как и он, ночами? Упрям, вбил себе в голову: ранняя зябь. Да я бы всей душой рад помочь, паши, ради бога. Но трактор, один трактор на день, на два мог бы снять для такого случая — сдал бы хлеб, отрапортовал и паши сколько душе твоей будет угодно. Василий Павлович тряхнул головой, вышел из угла. И, как бывало не однажды — походил, от сердца отвалило… Стоит, не ворохнется. И, как всегда, хоть бы слово в свою защиту. Молчун. Ругай не ругай — такой уж есть.
— Когда выполнишь план?
— Пришлете машин — завтра к вечеру отгрузим.
— Где я их тебе возьму? Рожу?
— Возьмите из других колхозов, где хлеба на токах нет. Или — чего проще — создайте сводный отряд и отправляйте в те хозяйства, где скопился на токах хлеб. Говорят, у Сукманова два дня простояли без дела машины.
— Ты Сукманова не трожь, — глухо проговорил Василий Павлович.
— Я не против Ерофея.
— Тебе еще тянуться да тянуться до него.
— Знаю.
— Поучился бы у Сукманова.
— Что есть у него доброго, перенимаем.
— Вот это другой разговор.
— Насчет сводного отряда я говорил вашему заму Панченкову.
— Что — он?
— Я думал, он вам докладывал.
— Ладно, этот вопрос мы решим. Поезжай домой и жми на хлебосдачу.
Выпроводив, сел, опустил руки на подлокотники. О хлебе болела душа: много осталось его на полях. Пустить все машины. В две недели сжать, обмолотить, вывезти на элеватор. Хоть закрывай в районе учреждения. Что он мог сделать кроме того, что делал? Не спать круглые сутки? Он и так почти не спал. С каждым днем его все больше охватывала усталость, она прочно поселилась в его теле. А сейчас он почувствовал, что ему нездоровится.
Василий Павлович зябко поежился, сунул руки в карманы. От окна потянуло знобким осенним холодком. В голове клином засело: машины… А ведь, пожалуй, Кленов прав. Взять машины с кирпичного, как сегодня решили на бюро. Машины, мобилизованные ранее. Собрать их, создать два отряда. Утром позвонить Кленову и Сукманову — пускай готовят хлеб. Потом — к другим. Меньше будет простоев. У Василия Павловича посветлели глаза, сошла с лица хмурь. Пройдя, толкнул дверь: дежурный поднял на скрип голову.
— Панченков ушел?
— Здесь.
— Позови.
Костя вбежал, как всегда, веселый, подтянутый. Будто и не было утомительного дня и двухчасового заседания бюро.
— Вот что, Костя. Кленов предлагает создать сводные отряды по вывозке зерна. Надо завтра же взяться за это дело.
— Но, Василий Павлович…
— Никаких «но».
Костя взглянул: лицо Василия Павловича было твердым, ни одной смягчающей черточки. Мгновенно прогнал появившуюся было в глазах тень сомнения.
— Поручаю это дело тебе.
— Слушаюсь, Василий Павлович.
Ерофей в большом недоумении. Из управления он махнул к Надежде Алексеевне. Хозяйка дома сказала, что она тут больше не живет, переехала в колхоз. В какой — хозяйка не знала. Ерофей примчался обратно в управление. Но спросить было не у кого, все, за исключением начальника и его заместителя, разошлись. Неподалеку у коновязи возле дрожек и машин толпились, закуривая, последние из вызванных Василием Павловичем председателей. Кленова уже не было. Председатели негромко переговаривались и отъезжали один за другим. Ерофей устало вытянул ноги. «Ну вот и…» — не додумал, приподнялся, устраиваясь удобнее на сиденье, тихо стронул машину с места. Темновато и загадочно молчали в темноте дома. Поворот. Пустынная улочка-боковушка. Там, в глубине за плетнем, знакомая дверь… Он густо кашлянул.
Непонятно отчего пробирал холод. Ерофей поежился. Никогда Василий Павлович не говорил с ним таким тоном. И поделом — оправдаться нечем. Он прибавил газу; машина запрыгала по колдобинам, выматывая душу…
Почти перед самыми Озерами увидел впереди в свете фар коробок и обтянутую парусиновым дождевиком широкую спину копавшегося у дрожек Кленова. У него что-то случилось. Дрожки стояли посередине дороги. Ерофей подъехал, свернул на боковину, остановясь, выпрыгнул на траву.
— Ты чего тут стал на дороге?
— Тяж слетел. Придется отпрягать.
— Погоди. И так обойдемся. — Ерофей подошел, взялся за тяж, с натугой потянул. — Давай берись за колесо. Так сподручнее. Нажимай, нажимай!
Конь переступил с ноги на ногу, шагнул вслед за оглоблей вбок, клацнуло железо. Тяж натянули. Ерофей расслабил затекшие руки, достал папиросы, одну сунул в рот, протянул пачку поднявшемуся с земли Кленову.