Он, торопясь, сбивчиво заговорил. Пусть поймут его правильно. Он хотел… он хотел как можно быстрее сдвинуть дело с мертвой точки. Вопрос этот назрел, и полумерами тут не обойтись. Наука о травосеянии десятилетиями находилась на задворках. Да и теперь… Какой институт занялся по-настоящему гетерозисом трав? Назовите сельскохозяйственную опытную станцию, которая вела бы селекцию трав? Кто из крупных ученых взялся за решение главных, насущнейших вопросов травосеяния?.. Да и вообще исторически так сложилось, что зерновая проблема стала с самого начала доминирующей в растениеводстве. Академик Николай Иванович Вавилов вывез с прародины семена злаков. От них и ведут свой род нынешние лучшие сорта зерна. А кто решил эту задачу в травосеянии? Академик Вильямс? Он дал только общие указания в травосеянии, да и то применительно к зерновому хозяйству. Академик Лысенко? Его волновали иные проблемы. А потом двинули на поля кукурузу и о травах забыли — на добрый десяток лет вычеркнули их из баланса насовсем. Никто не отрицает: хлеб — всему голова. Один писатель назвал его именем существительным. Это так. И пока у нас хватало естественных сенокосов и пастбищ, никто и не оспаривал его приоритета в науке о земледелии. Но население растет, луга распахивают под пашни, тысячи гектаров отводятся под промышленные комплексы и города…
Во время своей речи Николай Иванович встал. Михаил Ионович, слушая, покачивал крупной, голой, глянцевито блестевшей головой; горячность Лубенцова ему нравилась. Николай Иванович закончил и сел. В открытую форточку было слышно, как шелестят под окном тополя. Где-то на участках с глухим треском поливал поле водомет. В приемной зазвонил телефон, и секретарша нажала кнопку зуммера. Михаил Ионович поднялся и прошел к аппарату. Поговорив, он вернулся и провел ладонью по выбритой шишковатой голове.
— Голубчик, — наконец сказал он ласково Лубенцову, — кто же с вами спорит?
— Да вот вы же…
— Все дело, батенька, в том, как решать эту проблему. Мы специализируем Вязниковскую станцию на травосеянии. Что же в таком случае станет с Аверьяновым? Перейдет на другую станцию? На его участках прошли школу сотни опытников-селекционеров. Что же, теперь отказаться от этого? Он один у вас стоит целой станции. Надо не семь, а семьдесят семь раз отмерить и лишь затем решать. Что? Вы не согласны? — Лубенцов, подняв руку и подавшись вперед, порывался что-то сказать; Михаил Ионович не дал ему раскрыть рта. — Назовите меня рутинером, ретроградом или старым башмаком, как вам это понравится, но вот так, с ходу, не обдумав, выступать в печати…
— Но…
— Никаких «но». Ваше предложение мы обсудим на станции и в институте, и я обещаю вам свою поддержку, как только будет найдено удовлетворительное решение. Согласны, батенька? Ну? Вашу руку!
Лубенцов неохотно протянул ему вялую руку.
Просидевший молчаливо весь разговор человек встал. Михаил Ионович беспокойно поглядел на него, перевел взгляд на Лубенцова.
— Да вы что? Не узнали друг друга?
— Я-то узнал, — сказал человек.
Лубенцов вскочил, сконфуженно помигал.
— Парфен Сидорович…
— Он самый.
— Мать честная, да как же это? Гляди, не узнал ведь. Думаю, сидит незнакомый человек. А это ты. Богатым будешь и жить долго.
На крыльце, в свете погожего летнего дня, Николай Иванович как следует разглядел своего заместителя. Внешность Богатырева не соответствовала его фамилии: он был невысок ростом, худощав, лицо имел красное, волосы белые; глубоко сидевшие серые глаза доверчиво щурились на свет. Носил Богатырев соломенную шляпу; как только они вышли, накрыл голову, и затененные полями лоб, подглазницы и верхушки скул приобрели смуглый, темно-оливковый оттенок. Пиджак на нем белый, летний, с накладными карманами, брюки серые, легкие; на туфлях и концах штанин виднелись следы желтоватой пыли.
— Ты чего так смотришь на меня? — смутился он под взглядом Николая Ивановича.
— Да вот гляжу и глазам не верю. Живо-ой! Здоро-овый! Хоть куда молодец! — Лубенцов взял его за руки выше локтей, слегка пожал.
У Парфена Сидоровича зимой умерла от рака жена. Похоронив ее, он слег и сам и всю весну провалялся с инфарктом в больнице. Чудом выжил, и его отправили на курорт долечиваться. И вот он — живой и здоровый…
Ветер с поля дышал зноем. Политые пшеница, рожь и гречиха сверкали свежей зеленью; земля там парила. Синяя «Волга», как ракета, неслась по дороге; за ней, будто отработанные газы, толстым жгутом свивалась пыль и серыми клубами расползалась по сторонам. Нестерпимо яркий солнечный свет резал глаза. Николай Иванович жмурился.