Лукерья и Талька напились чаю, успели наговориться, пересказали друг другу деревенские и станционные новости; Лукерья наплакалась над письмом брата, который просил не оставить его семью; она уже в третий раз поставила чайник на плиту для Павла Лукича и Виктора, когда за окном послышались шаги.
Лукерья понимала: Талька пришла не из-за письма, оно только к случаю подвернулось; пришла, чтобы посмотреть на Виктора. Она сама оглядела ее всю; девка пришлась ей по нраву. «Дай-то бы бог…» — ворохнулось у нее где-то в груди потаенное.
Талька уже поднялась, чтобы уйти, — сидеть дольше не позволяло приличие; Лукерья, поглядывая в окно и прислушиваясь, остановила ее новым разговором; вот тут-то и вошел Виктор. Они обе замолчали. Виктор остановился у порога, узнавая и не узнавая Тальку.
— Кто это, мама, у нас? Ох, да ведь это Талька? — сказал он вопросительно, словно веря себе и не веря. — Так это с тобой мы ходили в школу? Бог ты мой, как давно это было. Ты была вот такая, — показал он рукой над полом. — Нет, вот такая, — приподнял руку повыше. — Да и я… А теперь вон ты какая. Талька, неужели это ты?
— Она, сынок, она самая, — певуче заговорила Лукерья, выручая зардевшуюся Тальку. — Письмо нам занесла. Она теперь начальницей на почте.
— Какая из меня начальница. Так, некого было поставить, вот и… — вконец смутилась Талька. — Ну, я пошла.
— Да сиди ты, сиди, торопыга, — взяла за руку и усадила ее насильно Лукерья. — Куда бежишь? У тебя небось не семеро по лавкам сидят. Скоко лет не виделись, поди поговорить с Витькой есть о чем.
— Верно, оставайся, Таля, — присоединился к матери и Виктор. — Чай пить будем. Попьем чайку и поговорим. Я провожу тебя, не беспокойся.
— Чай-то я уже пила…
— Ну, тогда погоди. Я перекушу по-быстрому, и пойдем.
Из дома они вышли быстро. Сначала шли каждый по себе. Талька молчала. Виктор наконец догадался, взял ее под руку. Он расспрашивал о школьных товарищах, кто где работает и кто куда уехал, рассказал сам, о ком знал, но кого потеряла из виду Талька. Видно, только такой разговор и был возможен при начальной скованности; вскоре Талька стала, какой и была, — озорной, смешливой и лишь чуточку застенчивой, что очень шло к ней, как любимое платье к лицу.
Они вошли в березовую аллею.
Мшистые, пегие березы стояли в два ряда; бахромчатые отростки на ветках покачивались, листья трепетали, кора отливала красным, будто березы загорели, а в просветах между ними голубыми загустевшими бликами синел воздух, и небо вдалеке было ультрамариновым, с белыми глыбами облаков на закрайках. Сразу за березами начинался луг и уходил к реке. Клевер рос густо и ровно, над ним поднималась светло-зелеными метелками овсяница, проглядывала тимофеевка. По краям луга желтела сурепка, — росными утрами ее выкашивали начисто, но она через неделю отрастала, распускала желтые соцветия, и растекался от нее над лугом маслянистый дух.
Неподалеку скрипнул коростель. Солнце, большое и красное, золотым стогом садилось за лес на краю земли; верхушка стога была продолговатой, а низ как обрезанный, и бегущие оттуда лучи стали длинными и нежаркими.
Виктор и Талька перешли мост и свернули на тропинку. Она вывела их к затону. Низкий пологий берег, извилистый и всхолмленный, уходил в воду. На той стороне еще горело незакатившееся солнце. А тут, в завечерелой стыни, голубело в затоне небо. От сосен тянуло смолистым духом. Земля под орешником пахла застарелой прелью. Душно. Платье липло к телу. Прохладная глубь затона манила. Талька свела лопатки, будто на них попала сенная труха или кострика.
— Искупаемся?
Повернулась на каблуках; озорно, по-девчоночьи, как маленькая большого, потянула его за руку. У самой воды, сомкнув коленки, нагнулась, пополоскала ладошку.
— А вода те-еплая, — пропела, — как парное молоко.
— Что ж, пожалуй…
Нагнув плечи, Виктор через голову потянул за воротник рубаху.
Талька отошла в тень ольхового, коряжисто росшего на береговой кромке куста.
— Отвернись, — сказала.
А сама хотела, чтобы хоть краем глаза поглядел — не урод она и не кривобокая. Разделась. Осторожно, будто по колкой стерне, подошла к воде, наклонилась. Из воды глянула на нее смуглянка, словно и не она, и — ах! — почуяв взгляд из-за куста, застыдилась и махом одним, раскинув руки и прижмуря глаза, бросилась в воду: хоть и прозрачна она, а наготу скроет, — и поплыла.
Виктор глядел, угадывая в воде плавные очертанья ее тела; сильно оттолкнувшись, прыгнул вниз головой и вынырнул возле нее.