Глава пятая
Просторный зал заседаний с высоким лепным потолком заполнили директора совхозов, председатели колхозов, агрономы, зоотехники. Райком партии проводил совещанье. Николай Иванович сидел в президиуме — в темном костюме и в белой рубашке, с широким, по моде, галстуком. Он был доволен и с достоинством, твердо поглядывал в зал. Из-за стола ему видны были черные, русые, каштановые, молодые и осыпанные сединой головы.
С трибуны говорили о сенокосе, о заготовке силоса, о подготовке к уборке урожая, о надоях молока, то есть о том, о чем, сколько помнил Николай Иванович такие совещания, говорили каждый год. Но уловил он и новое: в докладе упоминалось о сеяных травах — их в районе мало, урожайность невысокая, скот подкармливать нечем. «Вот, — думал он, слушая это и поправляя без надобности галстук, — а я что пытаюсь всеми силами доказать? Запретить публиковать статью! Устраивать говорильню, когда село ждет от нас конкретных действий!..» Николай Иванович чувствовал, как в нем загорается злой огонек. Возражения Михаила Ионовича, сдержанное отношение к опытам с травами Богатырева, казалось ему, вызваны привычкой мыслить по-старому даже тогда, когда обстановка резко изменилась.
Снова и снова убеждался он в том, что ему удалось нащупать самое главное звено. Он прав, а Михаил Ионович и отчасти Богатырев заблуждаются, и это заблуждение может дорого обойтись стране.
Секретарь райкома Ипатьев кончил доклад, сел на свое место; немного остынув, перегнулся через стул к Николаю Ивановичу.
— Ты уж извини, — сказал он негромко, — мы попросили Павла Лукича Аверьянова посмотреть наши посевы и дать свои заключения и рекомендации. Не возражаешь, если заберем его на недельку?
— Помочь району мы всегда рады, — отозвался Лубенцов. — Это наш долг.
— Вот и ладно, вот и договорились, — кивнул энергично Ипатьев и, увидев шагавшего к президиуму через зал невысокого человека с большим носом и птичьими немигающими глазами, встал и спустился ему навстречу.
В наступившей тишине Ипатьев протянул ему руку и улыбнулся залу:
— На сегодняшнем совещании широко представлена наука. Кроме директора опытной станции Лубенцова, на просьбу райкома откликнулся и прибыл на совещание профессор Сыромятников Игнатий Порфирьевич. Поприветствуем его!
Он под руку провел его на сцену. В зале заволновались, вытягивая шеи, захлопали. Доктор биологических наук, профессор Сыромятников был знаменит. Эффект Берковича — Сыромятникова вошел во все вузовские учебники и пособия; о нем писали как о крупном ученом; из достоверных источников было известно, что на ближайших выборах он будет баллотироваться в действительные члены Академии сельскохозяйственных наук.
Ипатьев посадил Игнатия Порфирьевича рядом с собой.
Николай Иванович глядел на маленькую с редкими волосами голову Сыромятникова, на его неширокие плечи в ладно сидевшем, подогнанном по фигуре пиджаке, на руки, лежавшие на столе, густо заросшие у запястий, и не мог усидеть спокойно на месте. В зале утих гомонок, а он все ерзал, точно сидел на иголках. Ипатьев сказал что-то профессору, они оба повернулись, и Сыромятников протянул Лубенцову свою суховатую руку. Николай Иванович приосанился.
Когда Ипатьев предоставил профессору слово и тот под аплодисменты зала вышел к трибуне, Николай Иванович испытал знакомое ему подмывающее чувство: у него тоже есть о чем сказать. Мысли о травах, о перестройке станции опять привели его в ставшее ему привычным возбужденное состояние. Статью его задержали, но он в конце концов не давал обета полного молчания.
Усилием воли он заставил себя сосредоточиться. Говорил Сыромятников много и цветисто, речь лилась гладко, заученно; сказывалась привычка к лекциям в институте. Он и построил свое выступление как популярную лекцию. Слушали его внимательно и хлопали дружно, — лектор он был профессиональный, но чувствовалось — ждали от него большего. Николай Иванович с ехидцей подумал: «Привыкли эти профессора напускать туману. Вместо того чтобы сказать: „Агротехника у вас хромает, товарищи“, они говорят: „Трансцедентальные причины мешают правильно использовать имеющиеся резервы в улучшении агротехнического фона полей“. Вроде бы умно, а вникнешь в суть — ерунда!»