Управляющего он догнал у ворот его дома.
— Кузьмич!
Тот не сразу остановился.
Федора Кузьмича Егор знал, еще когда тот был председателем лебяжинского колхоза. Когда из нескольких колхозов образовали совхоз, Лебяжье стало отделением и Федора Кузьмича назначили управляющим. С виду он не изменился: все так же, несмотря на свои годы, ходил быстрым шагом по Лебяжьему, низенький, лысый, сутулый, с широким, морщинистым, красным лицом, и все так же, разговаривая, брался рукой за чисто выбритый подбородок; но, если приглядеться, в нем словно что надломилось: вроде тот же был хозяин, а все на кого-то оглядывался.
— Я к тебе по делу, Кузьмич.
Федор Кузьмич взялся рукой за воротца, обернулся.
— A-а, это ты, Егор. Ну, как у вас там?
— Пашем. Поле за Вороньим ручьем вспахали. Толоку я ныне едва осилил.
— Так. Хорошо. Так. — Федор Кузьмич пожевал полными губами.
Выслушав Егора, он нахмурился:
— Алешка — агроном. Не маленький — понимает, что делает.
— Понимал бы — не делал. Директор об этом знает?
— Весь район теперь знает.
— Да ты-то где был?
— Там был.
Егор стоял, молчал. Он, видно, еще ждал чего-то, но Федор Кузьмич уже отвернулся. Все утро он выслушивал просьбы: кто отпрашивался по своим делам, кто просил перевести на другую работу, иным нужна была машина или подвода; просьб каждое утро набирался целый ворох, Федор Кузьмич уходил из конторы, но люди догоняли его и на улице, и он делал вид, что торопится; он и теперь сделал вид, что торопится, отвернувшись, помедлил минуту, оглянулся:
— Я сейчас уезжаю. Забегу домой и уеду. И ты поезжай. Время дорого, поезжай.
В прошлом году засеяли сверх плана чистые пары. А нынче хватаются, как утопающий за соломинку, за земли за Лосиной балкой. Неужто Кузьмич ничего не понимает? Егор поглядел на высокое, рубленое, с перильцами крыльцо, на застекленную веранду, где скрылся управляющий, на весь его нарядный, недавно обжитый, еще не потерявший свежести дом и вспомнил, как приходил к Федору Кузьмичу лет семь назад.
Дом Кузьмича был тогда похуже и стоял не на взгорке, как теперь, а на отшибе; рос возле него густой сад — тополя, калина, смородина, яблони-дички. В ту весну колхозу дали задание — распахать сто гектаров целины. Кругом все было уже распахано, даже серопески в старом, давно высохшем русле Актуя. Долго думали и гадали и решили отвести под вспашку луга за Актуем. Сена с них накашивали мало, гонять скот туда можно было только вброд через речку. В производственном управлении подсчитали, что будет выгодней посеять там в несколько сроков пшеницу и косить ее на зеленый корм. Егор не понимал этой выгоды; пшеница, он считал, и есть пшеница, надо растить ее на зерно, а изводить хлеб на подкормку скоту… Луга-то на что?
Кузьмич встретил его радушно.
— Садись, Егор. Хочешь чаю?
Он кивнул жене, та пошла было к завеске, но Егор за стол не сел.
— Не до чаев, Кузьмич. Я опять насчет той распашки.
Федор Кузьмич отодвинул недопитую чашку.
— Ездил я вчера в управление. Пашите, говорят, не сомневайтесь. Распашете этот малопродуктивный луг, посеете пшеницу — будет у вас круглое лето зеленый корм. На одном молоке сколько выгадаете.
Егору тогда показалось — коль все подсчитано, то раздумывать особенно нечего. Луг распахали. А летом выгорела за Актуем пшеница, и лишь на оставшихся межах скудно зеленела там трава.
И еще помнится Егору одна весна… Он пашет близ Актуя пойму. День жарок и сух. В стороне, чуть ниже, под топким, заливаемым в половодье берегом лихо крутит воронки мутная вода. Неделю назад Актуй вошел в берега, но вода холодна, где-то в верховьях еще тают снега, и река бурлит и клокочет. Егор нет-нет да и поглядывает на ее изъеденное рябью плесо. Он пашет и думает: посеют тут кукурузу, один урожай снимут, а будущей весной вода зальет пойму и смоет верхний плодородный слой. На совещании, куда недавно вызывали Егора, молоденький парнишка-тракторист рассказывал, как они засеяли пойму, кукуруза вымахала в два человеческих роста, тракторист показывал фотографии, где сам он на лошади скрывался в зеленых зарослях с головой; похвалился: нынче они засевают кукурузой все пойменные земли. Егор успокаивал себя: вот ведь в том колхозе получилось, но на душе у него было неспокойно, особенно после того, как встретил его древний дед Мозжухин и спросил:
— Егорка, правду говорят, будто ты пойму пашешь?
— Пашу.
— Что ж ты делаешь, поганец этакий? Весной там как раз самая стремь. Смоет.