— Ох, не мудри, Ерофей. Ты на что надеешься? — повысила голос Настена. — На Колывань надеешься? Добер там хлеб, проезжала — видела. Да старики осенесь что тебе наказывали? Запамятовал? Ну так я тебе напомню: не хвались тем, что в поле, хвались тем, что в сусеке лежит.
Она, переваливаясь, отошла.
— Ох ты хлебушко, ох ты батюшка, — вздохнула, наклонясь над ворохом, подняла на ладони горсть пшеницы.
Ерофей вспыхнул, ушел с тока.
В конторе было тихо. В открытые окна вливался прогретый солнцем воздух. Никого не было, все ушли обедать, сидела, подперев лицо маленькими кулаками, помощница бухгалтера Вера, розовощекая, с круглыми выпуклыми красивыми глазами и болтающимся сзади концом перетянутых резинкой волос. Увидя председателя, Вера вскочила.
— Вам тут… звонили.
— Кто?
— Жена.
— Ольга Ивановна? Что она сказала?
— Сказала, что завтра приедет. Просила послать на пристань машину.
— Ну, ну. Машину я пошлю. Тебя-то скоро замуж выдадим? — Вера полыхнула лицом. — Да не красней ты. Уж и пошутить нельзя.
— Я пока замуж ни за кого не собираюсь.
— Мы тебе жениха хорошего подыщем.
— Никого мне не надо.
— Вот тебе на! — Он шутя легонько щелкнул ее по чуть вздернутому носику. — Подрастешь да влюбишься — не то запоешь.
Круглые ее щеки опять залил девичий, чистый и свежий, румянец.
Ерофей, скрывая за словами тревогу, подумал о жене. Года три она собиралась к подруге в гости, нынче собралась, уехала, гостила все лето, изредка вот так названивая. Он уже приобвык без нее в холостяцком положении. Тяготила его неопределенность в отношениях с Надеждой Сергеевной, Болело о ней сердце, так болело, что все думки его — взять да все вот так разом и порвать — казались ему теперь неосуществимыми.
По краю рослой, чуть склоненной под ветер пшеницы ползли, покачиваясь, огни фар. Трактор гудел басовито и ровно — на одной ноте. Башмаки гусеничного хода вминались в землю звено за звеном. Шумел привод. Стрекотал в сегментах жатки нож. На хедер — на движущееся полотно валился хлеб, стебель к стеблю, ложился на стерню густым валком. В кабине в полусумраке Прохор, держа руки на рычагах фрикционов, всматривался в убегавшую вперед прямую линию хлебов. Глаза горели приглушенно и устало. Морщинки под веками и на лбу сбегались складками, когда он, напрягаясь, клонился ближе к протертому дочиста смотровому стеклу. К машинам его тянуло. Проезжая по полям, провожал глазами каждый трактор и комбайн: хорошо бы посидеть сейчас в кабине. Сбоку бьет солнце; с поля наплывает понизовый, пропитанный всеми запахами земли ветерок; руками, ногами, слухом, всем телом чуешь, как бьется сердце мотора… Прохор глядел, сглотнув застрявший в горле комок, горбился в седле, дергал поводья, проезжал дальше — некогда, дел невпроворот.
И вот — выбрал время. Тракторист Игнатенко жал хлеб вторые сутки без роздыху. Прохор приехал сюда засветло, спутал на лугу у будки коня, шумнул трактористу и, когда он остановился, залез в кабину.
День прошел в лихорадочной спешке. Спозаранку позвонили из Новониколаевки, предупредили, чтобы никуда не уезжал, — будет секретарь райкома Корзунков. Прохор выслушал, повесил трубку, задумался. Только что собрался в поле: под окном конторы стояли дрожки, в оглоблях пофыркивал конь. Вот тебе и уехал. Теперь сиди, жди. Выглянул в окно — в тени за углом трава мокра от росы, прохладно; галдели, как галки, идя на ток, бабы; по дальней дороге катились, переваливаясь с боку на бок, груженые машины… В поле надо, в поле. Тянуло на улицу, в дрожки — взмахнуть вожжами, помчаться, хлебнуть всей грудью степного запашистого ветерка. Он смерил шагами из угла в угол узкий, ужатый стенами кабинет, решился: «Поеду. Корзунков, если надо, найдет и там».
— Валюшка, — позвал счетовода.
В дверях появилась русая голова. В синих глазах — радушие и внимание.
— Приедут из района, пошли за мной кого-нибудь в поле.
Вышел, угнездился на ходке, разобрал в руках вожжи. Застоявшийся конь резво взял с места. Прохор, привалясь на бочок, качнулся. Возле амбаров попридержал разгорячившегося коня. В дверях амбаров стояла пылища. Бабы обметали стены, скребли черный пол. Нынче привезут сюда зерно на фураж. Сам был на току, видел — оно щупловато, для сдачи не годится. На элеватор подвезут с поля: хороша пшеничка, ядреная, тверда, а раскусишь — крепка и бела.
Как-то нынче идут дела у Сукманова? Два с половиной плана… Прохор покрутил головой. Каждый год Сукманов был впереди. О нем писали в местной и краевой газете, рассказывали по радио. Когда бывал в районе на совещаньях, видел издали, как Ерофей пробегал по залу на сцену — высокий, сильный, грузноплечий; твердым шагом проходил в президиум и весело поблескивал оттуда серыми, чуть навыкате, несмущающимися глазами.