— Если он куда-то торопится или у него неотложные дела, то мы можем подождать, — предложил ходжа. — Нам-то уж точно торопиться некуда.
— Но-но! — погрозил ему пальцем слуга, а один из охранников больно ткнул Насреддина тупым концом копья в спину.
— Легко ткнуть палкой в спину старого, беспомощного человека, — обернулся к стражнику Насреддин, — но я бы с удовольствием посмотрел, как то же самое ты проделал со львом.
Стражник сначала растерялся, но потом решил поставить старика на место, вновь приподняв копье, однако, слуга судьи удержал его за руку.
— Я-то уж знаю, какой ты беспомощный. Иди!
— Знание в руках умного человека — грозное оружие, — заметил ему ходжа.
— Ага, я такой! — гордо произнес слуга, выпячивая грудь колесом.
— Но для глупца оно губительно, — закончил Насреддин.
— Но-но, знай свое место, оборванец! — погрозил ему пальцем слуга. — Впрочем, — захихикал он, — сейчас мы увидим, кто из нас глупец.
Насреддин ничего ему не ответил и пошел вперед резвой стариковской походкой, заложив руки за спину. Икрам нагнал ходжу и пристроился сбоку от него.
— Зачем ты их злишь? Разве и без того у нас мало проблем?
— Терпеть не могу зазнаек и дураков, — просто сказал Насреддин, а Икрам только пожал плечами и в очередной раз вздохнул.
Дом, в который привели ходжу с Икрамом, был огромен по любым меркам: два этажа белого камня, широкие окна, беседка, устроенная на крыше дома, в которой кази любил отдыхать с пиалой чая дивными летними вечерами, вдыхая ароматную прохладу разбитого под окнами дома сада. Не хватало только фонтана и лебедей, но фонтан устроить было сложно и дорого, а длинношеих грациозных птиц судья недолюбливал — они напоминали ему подслушивателей, тянущих свои тощие шеи в надежде, что их черного слуха коснется нечто тайное и важное. Впрочем, и сам кази не чурался их услуг, иначе как можно было выяснить, какие мысли витают в головах бедноты, да и не только ее — бедным кази доверял еще меньше, а иной раз и побаивался.
В широкой комнате, где на возвышении восседал кази, не за что было зацепиться глазу: белые стены, пол, безвкусно выложенный крупной мозаикой, потолок с изысканной лепниной и никакой обстановки. Только в углу, у окна, в высокой клетке сидел нахохлившийся попугай, сонно, полуприкрытым глазом, наблюдавший за происходящим. Сам кази тоже оказался довольно заурядным, ничем не отличавшимся от других судей, которых Насреддину довелось встречать: кази был тучен, несколько узок в плечах, имел два подбородка и круглое лицо с полными щеками, из чего можно было заключить, насколько тяжела судейская доля. Это же следовало из огромного блюда жареного мяса, стоявшего рядом с судьей, в которое тот периодически запускал пальцы, выискивая кусок побольше и пожирнее. Но при появлении в комнате ходжи и Икрама судье пришлось отложить это приятное занятие — еда отвлекала, настраивая кази на лирический лад, и потому мешала творить суд.
Нехотя отодвинув от себя блюдо, кази отер жирные пальцы об халат, не удостоив взглядом слугу, подсунувшего ему миску с водой, но потом все же заметил его и ополоснул в воде пальцы — этот обычай он завел у себя после того, как ему однажды довелось побывать при дворе здешнего эмира. Ополаскивание рук после еды, как считал кази, возвышает его над остальными. Покончив с мытьем рук, судья вновь отер руки о халат, сплошь покрытый жирными пятнами, и обратил свой пристальный и весьма проницательный, как он полагал, взор на ходжу; Икрама же кази полностью проигнорировал.
Насреддин спокойно выдержал колкий взгляд. Этот прием запугивания ему был хорошо знаком. Взгляд кази как бы говорил: «бойся меня, я вижу тебя, проходимца, насквозь!» И потому ходжа в ответ одарил судью взглядом, в котором читалось следующее: «я тоже отлично вижу, кто ты, кази, и не боюсь тебя!» Кази, хорошо разобравшись в немом посыле ходжи, несколько стушевался и обернулся к стоявшему рядом с ним Пулату. Тот с презрительным превосходством взирал на ходжу, ожидая, что кази непременно покарает ограбивших его оборванцев. За это судье уже было обещано десять золотых монет — их Пулат вернет с лихвой, как только справедливый кази в счет возмещения ущерба передаст ему двор и дом дехканина.
Слуга, приведший ходжу с дехканином на суд, выступил вперед и поклонился судье:
— О справедливейший из справедливых кази, обвиняемые доставлены на твой суд.
— Это хорошо, — потер полные ручки судья. — Очень хорошо.
А Пулат изобразил на лице кривую улыбку и подбоченился.
«Спелись шакал и лиса, — подумал ходжа, видя, как Пулат едва не пускает слюни в предчувствии победы. — Ну, погодите же у меня! Одно плохо: судья, похоже, уже знает, кто я. Но вот тряпичный скряга, судя по всему, не догадывается. Ведь Икрам говорил, что он почти не выходит из дому, продукты ему доставляют торговцы, а его делами в двух лавках заправляет приказчик…»