Приятели переглянулись.
— Война! — сообразил Растиньяк.
— Великая Отечественная война, — строго поправил его Герман. — Но нет, товарищ Ростов, вы, образно выражаясь, ткнули сейчас пальцем в небо! — И Графов громко засмеялся.
— Предвоенное, что ли, время? — предположил Нусинген.
— Именно, друг мой, — похлопал его по плечу Герман.
— Вообще-то мы тогда и не родились еще, — пробормотал Растиньяк.
— А выглядите старше, — хмыкнул Герман. — Впрочем, оно и к лучшему. Для тех ролей, которые вам предстоит исполнить… Скажите, други, вы слышали что-нибудь про тридцать седьмой год?
Повисла пауза, наконец Нусинген произнес:
— Ну как же, слышали… Еще на двадцатом съезде про него много говорили… И вот сейчас снова… на двадцать втором опять упоминали…
— Ну надо же, какие молодцы! — восхитился Герман. — Даже в курсе всего, что происходит в недрах партии… Поистине вы оба-два — достойные представители нашей замечательной молодежи! Пламенные комсомольцы, просто пламенные!
— Да мы всего лишь это проходим, — скромно сказал Растиньяк, Нусинген незаметно ткнул его в бок.
— Одно дело — проходить, а другое — усваивать пройденное, — заметил Герман. — Вот сейчас и проверим, насколько вы это усвоили… Так чего ж там в тридцать седьмом-то было, согласно текущей повестке?
— Арестовывали, — сделав серьезное лицо, сказал Нусинген.
— И сажали, — поддакнул Растиньяк.
— Так, — сказал Герман. — А кого?
— Собственно… всех подряд, — отвечал Нусинген.
— Вот как, — удивился Герман. — А вы как думаете, товарищ Растиньяк… то есть, пардон, Ростов?
— Так же, — кивнул тот. — Беззаконие было.
— И вы в этом уверены? — хмыкнул Герман.
— Приходится верить, — молвил Нусинген. — Нельзя же не верить партии.
— Да, вы, конечно, правы, — вздохнул Герман. — И для нашего опять же дела даже и небесполезно, что вы так считаете…
— Значит, товарищ Хучрай хочет снимать про репрессии? — взял быка за рога Растиньяк.
— Вы зрите в корень, мсье! — воскликнул Герман.
— Позвольте, — вдруг встрял Нусинген. — А «Чистое небо» — это же его картина, Хучрая?
— Естественно, — сказал Герман.
— Так там уже все это есть, — развел Нусинген руками. — И про репрессии, и про несправедливость того времени…
На этот раз Растиньяк, изловчившись, толкнул приятеля в бок незаметно для Германа.
Графов лишь снисходительно улыбнулся:
— Ну, не нам же с вами указывать товарищу Хучраю, что ему снимать, верно?
— Верно, верно, — согласились студенты. — А когда будет наша проверка? — спросил Нусинген.
— Сегодня и будет, — отвечал Герман. — Под покровом ночной темноты.
— Интересненько, — пробормотал Растиньяк.
— Еще как! — подхватил Герман. — Значит, встречаемся вечером на «Мосфильме». Подходите, ну скажем, к девятнадцати часам ноль-ноль минутам. Лады?
Приятели дружно закивали, и Герман отпустил их с миром.
В семь часов вечера Герман уже препровождал студентов в костюмерную «Мосфильма».
— Вот, — показал он на два форменных костюма. — Как раз по вам сшито. У меня глаз-алмаз.
Студенты мрачно смотрели на два одинаковых комплекта энкавэдэшной униформы довоенного образца.
— Мы, собственно, так и не узнали у вас утром, — изрек наконец Нусинген, — что за роли нам… м-м, светят. Неужели вот эти? — Он брезгливо показал на униформу.
— Конечно, товарищ Нусинов, — подтвердил Герман. — А что вас смущает?
Тот пожал плечами:
— Да как-то вот неохота даже надевать такую форму, а не то что играть в ней…
— Это почему же? — изумился Герман.
— Сами знаете, — вяло сказал Растиньяк. — Как раз когда об этом столько говорят, порицают таких людей, мы их, значит, будем исполнять…
— Так именно сейчас и самое время! — сказал Герман. — Это как никогда актуально. Или вы предлагаете советским кинематографистам закрывать глаза на подобные явления нашего недавнего прошлого?
— Нет, ну почему же, — смутился Растиньяк. — Но только лично я…
— А, понимаю, — перебил Герман. — Лично вы хотите играть только мармеладных и карамельных героев. Сладких принцев и нежных младенцев.
Нусинген негромко хрюкнул.
— Ну, а вы, Нусинов? — покосился на него Герман. — Тоже, значит, придерживаетесь такого чистоплюйства? Для актерской профессии, сразу замечу вам, чистоплюйство вреднее, нежели что-либо еще…
— Да нет, отчего же, — пробормотал Нусинген и посмотрел на приятеля. — Пожалуй, мы согласны… — толкнул он локтем Растиньяка.