Нусинген три раза глухо ударил в дверь.
Через полминуты за дверью послышался заспанный голос:
— Кто там?..
— Телеграмма, — отвечал Растиньяк, как велел ему Герман.
Хучрай отворил дверь и в следующую же секунду в недоумении отшатнулся.
— Гражданин Хучрай? — строго спросил у него Нусинген.
— Д-да, — пробормотал тот.
— Мы за вами, — сказал Растиньяк.
— Собирайтесь, — добавил Нусинген и первым шагнул в квартиру.
Студенты стали ходить по квартире и всюду зажигать верхний свет.
— Обыск будет позже, — громогласно излагал Нусинген вызубренный германовский урок. — Сейчас только сделаем предварительный осмотр, а вы, господин хороший, поедете с нами…
— Позвольте, — залепетал Хучрай, — но… за что же это меня?
— Следователь знает за что, — презрительно усмехнулся Растиньяк.
— Скажите, — потребовал Хучрай, — я имею право знать.
— Пятьдесят восьмая статья, — словно сжалившись над беднягой, сообщил ему Нусинген. — Слышали, небось, о такой?
— Слыхал, — упавшим голосом сказал Хучрай. — Но я не думал, что она еще… в силе.
— Вот и напрасно, — усмехнулся Растиньяк. — Думать, гражданин, оно никогда не повредит.
— Если только гражданин — сам не вредитель, — добавил Нусинген, и оба визитера разразились злорадным смехом.
— Пятьдесят восьмая статья — это, если я не ошибаюсь, измена Родине, — чуть более твердо произнес Хучрай. — А в чем же, по-вашему, я… где я мог изменить Родине? Где и как? И почему?
— Сами прекрасно знаете, — брезгливо ответил на это Растиньяк.
— Вы совершили контрреволюционное действие, — сухо пояснил режиссеру Нусинген.
— Это… какое же? — во все глаза уставился на него Хучрай.
— А вот ваше паршивое кинишко, — хмыкнул Растиньяк. — Оно-то и есть форменная контра.
— О каком кинишке вы изволите говорить? — сглотнул Хучрай.
— Ну хватит дурочку-то валять! — прикрикнул на него Нусинген. — «Грязное небо» это ваше или как его там?.. Тоже мне — сначала разводит контрреволюцию, а потом как ни в чем не бывало невинной овечкой прикидывается…
— Какой овечкой? — рассердился Хучрай. — Что это вообще за тон?
— Молчал бы лучше, — усмехнулся Растиньяк. — А то сейчас такой тон возьмем, сам не обрадуешься.
От того, что один из визитеров без предупреждения перешел с ним на «ты», Хучрай почему-то растерялся и замолк.
— Так вы одеваетесь? — поторопил его Нусинген.
— Да-да, — пробормотал Хучрай.
Режиссер раскрыл шкаф с одеждой и вынул оттуда первые попавшиеся брюки. Он стал было задумчиво стягивать с себя домашние штаны, но вдруг осекся и обернулся к визитерам:
— Извините, мне… надо переодеться.
— И что теперь — отворачиваться нам прикажешь? — гаркнул Растиньяк.
Хучрай ничего не ответил, отвернулся сам и со злостью стал высвобождаться из штанов.
21
Уже на улице у Хучрая при виде черного воронка подкосились ноги. Нусингену и Растиньяку даже пришлось поддержать его, чтобы благополучно довести до машины.
Режиссера усадили на заднее сиденье. Справа от него сел Растиньяк, слева — Нусинген.
Хучрай недоуменно уставился на бородатого водителя.
— Поехали, Семеныч, — хлопнул бородача по плечу Нусинген.
Воронок тронулся.
— Значит, мы на Лубянку? — сдавленно спросил Хучрай.
— На нее, родимую, — хмыкнул Растиньяк.
— И все-таки я… не понимаю, — вновь начал канючить Хучрай. — Вы говорите: мой фильм… мой фильм — преступление… Господи, даже подумать об этом нелепо, — невесело усмехнулся он. — Как же он может быть преступлением… он уже вышел, его много кто посмотрел… Его, в конце концов, разрешили к показу! Он прошел все инстанции!
— Вот вы нам и скажете, — произнес Нусинген, — кто именно отвечал за выпуск данной контры. Назовете все фамилии.
— Никого я не буду называть, — угрюмо парировал Хучрай.
— Будешь, — со смешком сказал Растиньяк. — И не таких раскалывали.
— Да мы и так это выясним, — махнул рукой Нусинген. — И все ответственные за эту контру лица понесут наказание, уж не сомневайтесь, гражданин режиссер.
— Могу я узнать, от кого вы получили этот приказ? — спросил Хучрай, держась за кадык. — Кто именно велел вам задержать меня?..
— Ишь какой нетерпеливый, — хмыкнул Растиньяк. — Прибудем сейчас — сам все узнаешь.
— И я смогу поговорить с ним? — спросил Хучрай. — То есть с вашим начальником.
— Поговоришь, — подтвердил Растиньяк. — Только сам же, сволочь, не обрадуешься этому разговору.