— И что же ты наделал, Васильич?
— Виноват больно я, — отвечает он. — Никакого прекословия против вины моей не имею, Прасковья Ильинична.
— Ведь ты можешь так и Митеньку вывалить да заморозить.
— Никак нет, Прасковья Ильинична, этого быть никак не может… С Митрем Семенычем я всегда на полном чеку бываю и смотрю в оба… — Он забавно при этих словах почешет лысину.
— То бишь не совсем в оба, а в один глаз, но зато полностью.
И действительно, хозяина Васильич оберегал не меньше собак…
Итак, Васильич пускал за чаем шутку, чтоб рассеять впечатление на окружающих от Стифеевой жадности ко всему сладенькому. Эту слабость все знали, но по свойственной мужикам артельной этике старались не замечать: старик, мол, всех нас старее годами, а старый, что малый. Мужики сидели вдоль стены спинами к окнам, а женщины и я среди них с матерью — на скамьях против света.
В углу под образами сидел слепой Никифорыч. Рядом с ним караульщик Михалыч, чернобородый, с проседью, с нависшими сурово бровями и с длинными усами, стелющимися над бородой и скрывающими губы и рот. Когда он пил чай, в блюдце веером плавали его усы, которые он аппетитно и звучно обсасывал после каждого допития блюдца. При пугающей наружности Михалыч был внимательный и мягкий человек ко всем.
Вскочишь, бывало, ночью. Он с палкой на ступенях у кладовых сидит Возле него Змейка растянулась — блох ищет.
— Аль это ты, — окликнет Михалыч, — живот, что ль, прихватило?… Ну, ну…
Присядешь возле него.
— Ты что это, миленок? Ты бы спать шел…
А мне интересно, необыденно все кругом: спит дом, а бодрый Михалыч сидит себе, и в сон его не клонит. В саду тьма. Ни за что, кажется, носу бы не просунул в калитку, в пустой ночной сад…
— А как ты, Михалыч, не боишься? — спрашиваю.
— Чего же бояться, да еще в городу: зверев тут, чай, нет.
— А темнота?
— Да где она, темнота? Глянь поверх головы — столько тебе огнев, что и счесть невозможно. А если насчет злого человека — Змейка не допустит, уследит. Собачья тварь, она до всего носом доходит, от нее не укроешься.
Разговоры за чаем вертелись обычно возле ночных впечатлений.
Никифорыч встревал в разговор, описывая свою битву с бесом:
— Хлестну его по морде, а он уже с правого плеча примостится…
— Ох, Никифорыч, — скажет с сожалением Фекла-птичница. — Я, чай, мерещится все это тебе, болезный.
— Никак ему с правого плеча быть не приходится, — поучительно вставит Стифей. — Потому справа ангелу полагается.
Никифорыч заволнуется.
— Врать, что ль, я буду при летах моих. Уши-то мои, вот они, при мне: слышу, знать, как он справа ноздрей дышит…
— Ух, — взвизгнет Васена-кухарка, — пресвятая Богородица, страх какой, я ведь рядом лежу.
Ерошка, мой товарищ по работе в саду, смешливый парень лет пятнадцати, не сдержится — фыркнет.
— Дубина, растямил глотку, — заворчит Никифорыч и замолчит до конца чая.
Куприян Савельич, садовник-ученый из киевского садоводства, выскажет свое мнение.
— Видения и сны больше от желудочного неварения бывают…
Этим замечанием дворня ухватится за сны. и начнутся рассказы на эту тему.
Стифей Иваныч, оказывается, верхом на корове от бани до погреба всю ночь ездил.
Ерошка брызнул смехом и слюной в бороду Стифея попал…
— Ах ты, жеребец из кобыльей породы, — взорвется Стифей, и ломтем хлеба он норовит запустить в Ерошку, тот, подобно ужу, соскальзывает под стол.
— Прости парня, Стифей Иваныч, — на смешные дела его мать родила, — умиротворяет Васильич Стифея и вспоминает свой сон.
— К чему только сон такой? Будто вызывает меня хозяин в кабинет к себе… Ну, я и пришел будто к нему, да взглянул себе под ноги, а на мне штанов нет…
За столом засмеялись.
— К стыду это тебе какому ни есть, Васильич, — болезнует Фекла.
— Ох, людыньки, к чему только мой сон, — зажеманится Васена и плутовски стрельнет глазами на Стифея. — Будто я… — Васена сделает смущенный вид, закроется фартуком, и только ее нос пуговкой задорно торчит наружу… — Будто под венец святой собиралась…
За столом даже все крякнут.
Дело состояло в том, что Васена имела виды на Стифея. Старик слыл богачом. В его кованом сундуке под постелью в каретнике, говорили, имелось до двухсот рублей денег. Васена всеми способами хотела женить на себе богатого старика. Стифей потерял голову от всех ухищрений молодой задорной женщины. Тайком назначена даже была свадьба. В эту путаницу пришлось вступиться самой Прасковье Ильиничне для уговора старика не делать глупости и стыда перед Стифеевыми внучатами, из которых каждый был не моложе Васены. Дворня над этой интригой много смеялась потихоньку от Стифея.