— Беспременно сбежится, — чтоб не обидеть Ивана, утешительно сказал Михалыч.
Интерес к телефону перерос нашу кухню — в городе об этом тоже немало было толков.
Замелькала в головах тень старика Махалова. Говорили:
— Ну, оперился Махаловский сынок… Он себя покажет… Он-те по воздуху линию вытянет, Митрий-то Семеныч.
На следующий же день после изложенных разговоров и после обещания, данного дворне, приказчик принес завернутую в бумагу в несколько слоев, а сверху в тряпку лупу. Завернул он ее так из предосторожности: потому — по солнцу шел, так чтоб карман не прожгло с ногой вместе…
После обеда собрались у каретника на самом припеке. Приказчик стал медленно развертывать магическое стекло. Мужики, а особенно бабы, отошли от греха подальше, образуя круг.
Стифей дальше наслета каретника не двинулся, но зато здесь в полном бесстрашии, уперев руки в бока, рассчитывая, что его видит Васена, он хозяйственно заметил приказчику:
— Панкратыч, может быть, воды заготовить? Не спалить бы каретник…
После стольких приготовлений и ожиданий результат оказался самым плачевным: закоптилась дощечка, потом пошел от нее легкий дымок. Стали подкладывать руки — горячо.
— Не иначе, как в нем огонь залит, — заключил Иван.
Смельчаки стали трогать стекло руками, — оно оказалось холодным. После этого у дворни пропал весь исследовательский пыл.
— Херовина какая-то, только не настоящая, — добродушно резюмировал Васильич, — пойти соснуть после обеда.
— Кабы без солнца ожог делался, ну тогда еще… — громко зевая, сказал Иван, следуя за Васильичем в конюшни.
Приказчик, недовольный малым эффектом зажигательного стекла, завернул его уже в одну только тряпку и, кладя в карман, укоризненно сказал оставшимся возле него мне да Ерошке:
— Темнота это только ваша мужицкая, а вещь эта очень стоящая…
— Дак ведь стекольная она, Василий Панкратыч, ударь, к примеру, ее об стену, она тебе и вдребезги, — с гордостью, потому что его назвали мужиком, сказал Ерошка.
Наконец телефон был установлен. Дядя Ваня, принимавший непосредственное участие в оборудовании, был радостно удовлетворен победой над пространством.
Он объяснял, как умел, за обедом принципы передачи голоса, употребляя непонятные технические слова, которые и сам с большим трудом усвоил и которые мало что-либо разъяснили дворне. На одном только слове зацепилось внимание — это на «магните».
— А-а, — раздалось среди присутствующих за столом. — Если магнит, тогда пожалуй… Он железо притягивает. Ему что человеческий голос.
С магнитом, конечно, в наглядном и очень широком масштабе нас ознакомил заходивший погостить к племяннице Феклин дядя, старый морской служака.
— Магнит — это, ребятки, штука особенная и даже может зловредие учинить, — рассказывал он. — К примеру, плавали мы чужими землями… Пришли в заморскую гавань, ну, пристань, сказать такую. Постояли там, сколько надо, водой и провиантом запаслись, и только бы отчаливать, а в этом случае на корабль шасть черномазый такой… Ну, вроде начальника ихнего… Они там все, хошь губернатор самый, а рожи у всех потемневшие… Подымается он на мостик, к командиру нашему, и ну лопотать: ке-рекуля, ме-рекуля, — это он по-ихнему, значит.
А наш командир все языки, какие ни на есть, превзошел: на одно слово — пять слов отрезает и хоть бы что. Поговорили это они промеж себя и тем отход наш отсрочили… На деле и оказалось, что начальник ихний приезжал предупреждение сделать по такому, стало быть, случаю, что на море этом оказался под водой магнит огромнейший и все корабли с пути сбивает… Присосет фрегат там какой али что и почнет из него все какие ни есть гвозди вытаскивать: корабль по швам разлезется, и гибель человеческая наступает… А железо, которое в корабле бывает, все на дно уйдет… Вот он магнит какой бывает, — закончил рассказ о магните старый моряк.
Мужикам это очень понравилось.
— А как же вы дальше поехали, дедушка? — спросил моряка Ерошка.
— Дорогу на другую румбу взяли — так и поехали…
Этот магнит, заслуживший доверие дворни, упомянутый дядей Ваней, казалось, мог бы сыграть в пользу телефона, если бы не редкое слово обычно молчаливого Михалыча.
— Иван Пантелеич, я вот все слушаю, а толком не пойму: эта самая разговорная проволока — она и будет голос разносить. Ну, а ежели она поломается — тогда-то будет ли слыхание?
— Нет, не будет, — отвечал дядя.
— А коли так, то и выходит, что дело это не человеческое, а проволочное…