Папка ушел, но вместо него пришел сон. Он мучал Пашку регулярно, оставляя его с гулко колотящимся сердцем и потными ладошками.
Пашка был в комнате один, в полной темноте, с предчувствием надвигающейся опасности. В коридоре гулким эхом отдавались тяжелые шаги, звякала пряжка, со скрипом открывалась дверь: «Хлюпик, сымай штаны». Пашка громко орал и будил мать.
— Сынок, ты что, опять? Подожди, я сейчас. — Простынь под Пашкой была мокрой, а ведь ему уже десять. — Ничего, ничего, потерпи, — до самого утра Пашка боялся засыпать, трясся даже в самую теплую ночь так, что зуб на зуб не попадал и тихонько плакал, чтобы не разбудить мать, ей утром на работу.
Когда Пашке было тринадцать, случилось страшное. Нет, отец, слава богу, не вернулся. Пашка возвращался домой из школы, когда услышал сзади:
— Эй, ты, хлюпик.
Он понял, что будут бить, снял на всякий пожарный очки, крепко зажмурился. И ничего, только послышались удаляющиеся смешки. Пашка рискнул открыть один глаз, он стоял в собственной луже.
С этого дня Пашка решил, что больше не будет хлюпиком. Он записался в секцию бокса и не пропускал ни одной тренировки, остервенело бил грушу со словами: «Хлюпик, хлюпик», пока в голове что-то не взрывалось, тогда от груши его в полуобморочном состоянии оттаскивал тренер.
— Паша, я за тебя боюсь, ты себя не контролируешь.
— Я сам за себя боюсь, — искренне отвечал Пашка.
Одни соревнования, другие, первенство края, КМС, но сон приходил с прежней регулярностью, мочиться Пашка перестал, но страх остался. Он занозой сидел глубоко внутри и нарывал, нарывал. Профессия сама нашла Павла, ему нужно было в первую очередь помочь себе, потом — другим. Только вот другим помочь получалось, а себе нет. «Я плохой психолог, хлюпик», — корил себя Павел.
Однажды, уже после института, он рискнул поговорить с матерью.
— Мам, а почему меня папка не любил?
— Да не твой он папка, потому и не любил. Он на мне женился, когда я беременная была. Нагуляла, а он спас, выходит. Но тебе за это мстил, за меня мстил, — она зарыдала.
Открытие было неожиданное, Пашка не знал, как ему реагировать: радоваться или печалиться, но на сне это никак не отразилось.
После женитьбы на Карине он будил своими криками жену. Павел сам настоял, что будет спать отдельно. Сон? Разве это можно назвать сном? Мучение.
В тот злополучный день Павел просто шел мимо, поодаль валил густой дым. Пожарные еще не подъехали, деревянный дом полыхал словно факел, в окне второго этажа жалобно мяукал котенок. Слова женщины в толпе: «Жалко бедняжку, да ничего не поделать» подтолкнули Павла, не задумываясь он бросился внутрь, взлетел на второй этаж, схватил в охапку котенка и ринулся по ступеням вниз, но не успел, что-то больно ударило по голове, и он отключился. Почти классическое: потерял сознание, очнулся, гипс.
Павел задремал. Он был в комнате один, в полной темноте, с предчувствием надвигающейся опасности. В коридоре гулким эхом отдавались тяжелые шаги, звякала пряжка, со скрипом открывалась дверь: «Хлюпик, сымай штаны». Пашка громко произнес: «Я не хлюпик» и проснулся.
Больше сон не повторялся.