Лида карандашом на полях учебника подсчитала:
— Пятнадцать месяцев.
— Значит, война будет длиться месяцев семь-восемь, самое большое. Не будут же они ждать, пока их; всех до единого человека поубивают…
— Да, но наши все время почему-то отступают, — робко сказала Анка, глядя с любовным уважением на свою умную и авторитетную подругу; самой Анке и в голову не пришло бы сделать такой простейший, но убедительный расчет.
— Это они нарочно отступают, — ответила Наташа. — Специально так делают, чтобы завлечь врага на незнакомую территорию, а потом окружить и разбиты. Помнишь, учили о войне 1812 года? Ну и сейчас так..
Для Наташи не было сомнительных вопросов. Жизнь для нее была не сложнее истин из школьных учебников, которыми только и располагал ее разум.
На улице уже сгустились летние сумерки. Шаря в ящике стола в поисках спичек, Анкя спросила:
— Останешься ночевать, Наташ?
Ночевала Наташа у подруги частенько, как и та у нее, поэтому родители не беспокоились, если знали, что девушки вместе. Лида поднялась, оправляя платье. Жила она неподалеку от Стрельцовых на Лиманной.
— Нет, нет, — запротестовала Анка. — Чаю попьем, потом пойдешь.
К чаю Ксения Петровна принесла тарелку малины с сахаром и домашних, пахнувших отрубями пампушек. Уютно светила керосиновая лампа, выхватывая из теплой темноты комнаты плоскость стола, уставленного посудой, свежие девичьи лица, оголенные загорелые руки, казавшиеся сейчас, при лампе, совсем темными, как у мулаток. Наташа с Анкой негромко переговаривались, Лида пила свой чай молча, вскоре она распрощалась и ушла.
— Чего она вдруг такая грустная стала? — спросила Наташа.
— Не знаю, — покачала Анка головой. — В последнее время часто так: смеется, поет, а потом как ножом обрежет — сожмется в комочек и сидит молча весь вечер.
Секретарю Каменско-Днепровского райкома ЛКСМУ, нескладно-высокому парню в очках, хоть разорвись; с утра он отсидел на совещании, где обсуждался вопрос о раскреплении агитаторов по колхозам, предприятиям и учреждениям района, через час должно начаться совещание по вопросу организации постов ПВХО в колхозах, на предприятиях и в учреждениях. После обеда намечалось третье совещание, повестку дня которого он еще не знал, но твердо помнил, что его персональная явка строго обязательна. А между этими совещаниями и заседаниями, где намечались всевозможные неотложные меры, нужно было воплощать эти меры в жизнь, делать практическую работу. И получалось так, что как раз на главную работу не оставалось времени.
Когда Наташа и Анка пришли в райком, секретарь подписывал и вручал снимавшимся с учета мобилизованным комсомольцам учетные карточки. Откидывая рывком головы падавший на глаза чуб, он передавал призывнику его карточку, вставал, через стол жал руку и говорил:
— Будьте достойным защитником Отечества! Мы уверены, что вы оправдаете доверие комсомола.
Призывники, толпившиеся перед дверью, были несколько подавлены торжественностью момента и старались скрыть это за шутками. Шутки зазвучали еще задорней, как только в райкомовском коридоре появились девушки. У парней словно сами собой выпятились лацканы пиджаков со значками «ГТО», «ПВХО» и «ГСО». Болтаясь на цепочках, значки издавали несказанно приятный для уха владельца благородный, малиновый звон. Парни делали вид, что заняты своим разговором, но глаза их, как магнитные стрелки к железу, тянулись к девушкам.
Под взглядами парней Анка сделалась неестественно возбужденной, беспричинно хохотала и без конца поправляла прическу.
— Может, мы без очереди? — с тоской в голосе предложила Наташа.
— А чего ж! — хохотнула Анка. — Слухайте, хлопцы, у нас срочное дело до секретаря. Будьте так ласковы, пропустите вперед.
В ответ разнобой голосов:
— Пожалуйста!
— Ходить, девчата…
— Мы зараз люди военни, мы и почекаем.
Отказать в чем-либо красавице Анке для парней было, как всегда, почти непосильной задачей. На ходу одаривая ребят улыбкой, Анка прошествовала вслед за Наташей к дверям кабинета.
Секретарь спросил, не отрывая глаз от разложенных перед ним учетных карточек:
— Фамилия? В какой род войск зачислены? Наташа фыркнула.
— А-а! — вскинулся секретарь. — Печурина!.. Здравствуй. Извини, замотался в доску. Ты по делу?
Он знал Наташу как комсомольскую активистку. Анку, должно быть, видел впервые и обалдело уставился на нее.
— Можно присесть? — опустив ресницы, осведомилась Анка. Женственно-грудной, невыразимо мягкий голос, которым Анка разговаривала в нужные моменты, и весь ее наивно-непонимающий, словно она не осознавала своей красоты, доверчивый вид снова произвели ожидаемое и неотразимое впечатление. Секретарь с бравой мужской упругостью вышел из-за стола, пододвинул девушкам стулья, ладонью смахнул с сидений пыль. Вот этого, последнего, быть может, и не следовало бы делать, жест был совершенно непроизвольным — ладонь стала черной от пыли. Секретарь смутился.
Потом он тер фанерные сиденья скомканными газетами, мыл руки из графина, ругал, оправдываясь, нерадивую уборщицу. Наташа изо всех сил старалась не рассмеяться. А лукавая Анка невозмутимо, с простодушным сочувствием поддакивала и лишь в глубине ее карих, бархатных глаз прыгали бесенята.
— Так вы по какому вопросу? — спросил секретарь утвердившись на своем месте за столом.
— Вопрос у нас такой, — сказала Наташа, — комсомолки мы или кто?
— То есть, как — кто?
— А так! — с задором и вызовом, горячась, сказала Наташа. — Сейчас в газетах пишут, чтоб каждый советский человек крепил оборону. А что делаем мы, вот я и Аня? Ничего не делаем. Райком о нас забыл!
Наташа даже кулачком по столу пристукнула.
— Да, да, — мотал секретарь чубом. — Ты права, Печурина… Это наше упущение.
— Мы хотим пойти санитарками на фронт, — сказала Анка нежным голосом. — Дайте нам направление на курсы. А можно прямо в армию — мы в школе санитарное дело изучали.
Секретарь смотрел на Анку, и лицо у него становилось немножечко глуповатым, как у всех мужчин при виде красивой женщины.
— Сейчас выясню, — пробормотал он. Пододвинул к себе телефон, долго крутил никелированную ручку, дул в трубку и басовито повторял: «Але! Але!»
Дозвонившись до райвоенкомата, долго не мог выяснить, кто же ведает вопросом набора на курсы военных санитарок. Наконец ему посчастливилось — к телефону подошел сам военком. После недолгого разговора, подражая лаконичному языку собеседника, секретарь произнес:
— Ясно, товарищ военком. Будем ждать указаний. Желаю здравствовать!
И развел руками, обернувшись к девушкам: сами, мол, слышали. Сказал, обращаясь к Анке:
— Тут все зависит от военкомата. Объявят набор — пошлем вас в первую очередь, рекомендации дадим — хоть на курсы, хоть в действующую армию. Но сами мы, без военкомата, этого делать не можем. Прав таких у райкома нет.
Девушки встали.
— Подождите-ка, — поспешно сказал секретарь. — Одну минуточку! А как же с укреплением обороны? О чем пишут, Печурина, в газетах?..
Он с довольным видом потирал ладони, радуясь, что в свою очередь поймал на слове языкастых девчонок.
— В Большой Знаменке в некоторых колхозах нет агитаторов. В «Заре», например… В «Дне урожая». Так вот вам комсомольское поручение: организовать в этих колхозах громкую читку газет и выпуск боевых листков. Ясно?
Наташа вздохнула.
— Мне кажется, Печурина, ты недооцениваешь роль политико-воспитательной работы среди населения, — насторожился секретарь. — Здесь, дорогой товарищ, ты ошибаешься…