-Да нам, бабуль, сперва немного обмыться да перекусить, а будет день, там уж и в баньку сходить можно. Так что не обессудь, мы уж в ванную, по-скорому.
-А за что ж мне вас судить-то, ванная так ванная и мне хлопот меньше. Токмо одежку свою под дверь суньте - я её почищу, поштопаю. Ты уж, Коленька, направо иди в золоченую дверцу, а ты "святой" в серебряную. Полотенца махровые да шампунии разные сами найдете на полочках да на вешалочках. Вы уж идите купайтесь, не торопитесь, пыль дальнюю отскребайте, а я покудова стол накрою.
И она, элегантно повернувшись, продефилировала в сторону комнаты, на дверях которой каллиграфическим почерком было начертано: кашеварня. Я, не сумев сдержать улыбки, направился в сторону двери, ведущей (как сказала Баба-Яга) в "золотую ванную". Прежде чем войти я обернулся, как там мой спутник: отец Клементий, уже стоя перед распахнутой дверью, трижды размашисто перекрестился и лишь затем, сжав зубы, шагнул внутрь.
Ванна Бабы-Яги представляла из себя круглую, золотистую чашу. Если считать, что она действительно выполнена из золота, то это о-го-го, а вы сами представьте чашечку двух метров в диаметре и полтора метра в высоту? Представили, а теперь добавьте сюда такую же золотистую лесенку, перекинутую за край чаши и ведущую на небольшую узорчатую площадку из того же благородного металла. Кроме того все полочки, на которых стояли шампуни и лежали мочалки, все вешалки и вешалочки, на которых висели полотенца и полотенчики тоже были либо золотыми, либо ужасно похожей подделкой. Тьфу ты, краны тоже были из золота. Я, не спеша, снял с себя слегка засаленную, посеревшую от пота одежду и, аккуратно сложив, сунул под дверь, затем, не торопясь, поднялся на площадку и ступил на дно ванной. Тут же краны сами собой открылись и поток воды, разбрасывая брызги во все стороны, обрушился вниз. Не прошло и пары минут, как ванна была полна, а я блаженно покачивался в теплых водах.
Распаренный, слегка сонный и донельзя довольный я вылез из пенистых вод и тут же оказался под тугими струями ароматного душа. Смыв последние остатки пены, теплый "дождь" прекратился так же внезапно, как и начался, а в воздухе появилась приятная свежесть, насыщенная ароматами маттиолы. Смахнув пятерней стекающие по лицу капли, я поднял взгляд и раскрыл рот от удивления: прямо перед носом на изящных плечиках висели мои шмотки. Тщательно отстиранные и аккуратно выглаженные, они казались только что купленными. От недавних царапин, потертостей и обширных засаленных пятен не осталось и следа. Не став загоняться по поводу, как они здесь появилась, я, обтершись насухо большим махровым полотенцем с изображением розовых не то собачек, не то кошечек, с удовольствием облачился в эти ставшие уже привычными одежды и взялся за дверную ручку. От мягкого, эластичного материала рубашки пахло вечерней свежестью и почему-то только что сорванной мятой.
Отец Клементий, появившийся из ванной минутой позже меня, довольно отдувался. Святая благость, казалось, так и сочилась из его разгоряченного тела, а лысина на макушке лоснилась и блестела словно святой нимб. Спускавшаяся до пят ряса была тщательно выстирана, выглажена и аккуратно заштопана, но над его одеждами Яга перенапрягаться не стала - на толстом сукне сутаны явственно виднелись следы времени.
Батюшка стряхнул повисшую на бороде каплю, расправил плечи, выпятил грудь, поправил на груди крест, широко перекрестился и решительно шагнул к столу, за которым восседала наша хозяйка, разливавшая по огромным расписным чашкам исходящий паром борщ. Аромат, витающий по комнате, был столь аппетитен, что я тоже поспешил к застеленному белоснежной, шелковой скатертью столу. В самом центре оного, словно большой пузатый рыцарь, взгромоздился блестящий серебряный самовар, окруженный блюдцами и блюдечками, на которых лежали маленькие ложечки и стояли чайные чашечки. Немного обособленно, в деревянной хлебнице, выполненной в форме большого изогнувшегося сазана, расположилась горка подрумяненных баранок, напротив неё высилась высокая хрустальная ваза, наполненная красными яблочками, с другой стороны самовара в большой супнице, накрытой прозрачной крышкой из неизвестного мне материала, поблескивал жиром борщ, а в чугунке, поставленном на изящную, золотую подставочку, очень напоминающую корону (что наводило на определенные мысли), еще пыхтела пшенная каша. Все было красиво и элегантно. Я еще не приступил к еде, но мне почему-то подумалось, что все будет безумно вкусно, и я не ошибся.
Ели быстро и молча, совершенно забыв про этикет и правила приличия. Отец Клементий, отбросив все свои былые предрассудки и перестав поминутно молиться, наворачивал третью чашку борща. Я же, умяв свою порцию, принялся за кашу и, лишь наевшись досыта и приступив к чаепитию, нарушил дружное молчание, задав давно вертевшийся на языке вопрос, тем более что предмет моего интереса все время трепыхался под моим креслом.
-Вот Вы мне скажите, - это я Бабе-Яге, - они, - я ткнул пальцем вниз, - ковры-самолеты ,стало быть, всегда так дергаются?
-Да почитай завсегда, касатик, разве што иногда ночью затихают, да и то ненадолго.
-Так что ж, если их от гвоздей освободить, так они и улетят?
Тихоновна, по-видимому удивившись моему вопросу, подозрительно посмотрела в мою сторону: не шучу ли я, затем покачала головой ,дивясь моей необразованностью и, шумно вздохнув, ответила:
-Что ты, милый, нет конешно, будут из угла в угол мотаться, мешаться да суету наводить, пока лететь не прикажут. А без приказа ни-ни.
Мы поговорили еще немного о технических характеристиках ковров-самолетов: грузоподъемности, скорости, погодных условиях, пригодных для полетов... Из этого разговора я вынес для себя много нового и интересного, например: в дождь на коврах- самолетах летать можно, а в град нельзя, в жару - грузи хоть коня, а в мороз вообще не взлетит (вот отчего они оказывается больше на юге прижились, а на севере все больше печи, что по щучьему велению) и чем грознее окрик, тем ковер послушнее. Занятная, надо сказать, вещица. С ковра мы незаметно перешли на погоду, потом поговорили про виды на урожай. Когда чай закончился, уже вечерело, поблагодарив хозяйку за хлеб-соль, мы разошлись по своим спальным комнатам...
...Дорога, извиваясь подобно гигантскому питону, медленно уползает вверх. Мышцы мои мал - мала побаливают, но сейчас разомнёмся и всё будет в ажуре, с подошвами ступней хуже, болят и болеть не перестанут. Ничего, перетопчемся.
Секунды, минуты, часы плавно перетекают в версты за нашими спинами, усталость сковывает натруженные ноги, а оттянутые рюкзаками плечи противно ноют. Изнуренные переходом бойцы идут всё медленнее и медленнее. А время бежит и бежит. Солнышко, последними кровавыми лучами заливая вновь выползающие на небосклон тучи, медленно скатывается за горизонт, и сгущающийся сумрак с величественным спокойствием перетекает в ночную тьму, а мы всё топаем. Вот и место нашей трёхдневной засады. Жму руку остающемуся здесь Аясову, подгоняю своих бойцов, которые вслух завидуют остающимся, и чапаю дальше. Впереди еще два квадрата. Два квадрата- это всего лишь два километра. Всего лишь для тех, кто никогда не ходил по кручам подъемов и спусков, для тех, кому никогда не давили на плечи двухпудовые рюкзаки и тяжеленные разгрузки. Я понимаю бойцов, просящих привала и не желающих идти вперёд, я и сам устал, но я привык выполнять приказы. Темнеет, дойти засветло уже не удастся... Будь я один - я бы дошел...
-Пошли, пошли, - шепотом тороплю бойцов, но бесполезно. Бидыло, идущий где-то сзади, тоже что-то бурдит и... разрешает пятиминутный привал. Зря, после этого, так сказать, отдыха идти будет еще тяжелее. Группа садится, а я направляюсь к командору, что в тщётной попытке определить координаты нашего местонахождения, вошкается с джипиесом. На хрен они (координаты) нужны? Я и так знаю где нахожусь. Мои колени ноют не переставая, и на душе что-то паршиво. К чему бы это?
-Сергей, дай карту, - спрашиваю я, и тот, не отрываясь от экрана прибора, протягивает мне сложенную в несколько раз полуверстовку. Дорога на карте петляет из стороны в сторону, кажется, что это пьяный водитель промчался по целине, а дорожники, недолго думая, проложили путь по следам его машины.