— А вы знаете, что в Приднепровье опять казаки восстали, а холопы и чернь к ним присоединяются? — заявил Сашка, едва прожевав кусок мяса, — давеча сам от дворни слышал.
— А ещё, что говорят? — ехидно полюбопытствовал Михаил.
— А ещё говорят, — серьёзно продолжил Сашка, не приняв тон Михаила, — будто главным у них казак Хмельницкий, из наших, из шляхтичей.
— Это как же: казак и шляхтич? — вставила Яна, — это зачем?
— Говорят, что казаком стал, чтобы за правое дело воевать, работных людей, мещан да холопов от тягот панских освободить.
— Всё-то ты, Сашка, знаешь, — мягко перебила его пани Рудницкая, — негоже шляхтичу в казаки идти, разбойные это люди, невежественные и страшные.
Ей вдруг пришла в голову невероятная мысль, что её единственный сын, бредящий благородным рыцарем Сервантеса, решит идти и защищать угнетённых холопов. Она украдкой взглянула на сына, но он, казалось, не проявил никакого интереса к сообщению Сашки.
— Санчо, поедем завтра на охоту? — Михаил обернулся к Сашке.
— С тобой хоть на край совета, — картинно выговорил Сашка и отхлебнул светло-розового вишнёвого напитка из высокого резного бокала.
Рано утром они осторожно подобрались к глухариному токовищу. Хотя весна уже щедрой рукою разбросала яркие пятна цветов по бледной зелени леса, на току было полно глухарей и цесарок. Всадники спешились, привязали коней и осторожно, держа ружья наготове, стали приближаться к токовищу. Вот птицы, занятые влюблённым токованием, уже совсем близко, дальше нельзя, можно спугнуть. Михаил сделал Сашке знак рукой — пора. Они выстрелили почти одновременно. С громким клёкотом и шумом крыльев взлетели птицы, но две из них остались лежать на земле.
Не торопясь, гордые добычей, возвращались домой молодые люди. Михаил отлично стрелял, ещё отец покойный научил его и подарил красивое ружьё. И в этом стрелковом деле, и в деле фехтования шпагой и саблей, Сашка не отставал от своего друга. Они много фехтовали, получая практику и нарабатывая приёмы.
— Санчо! — Михаил направил лошадь почти вплотную к Сашкиной, — я всё думаю об этом Хмельницком, а не попробовать ли и нам к нему присоединиться? Платит, наверное, хорошо, да и сами свою долю в бою добыть сможем.
Сашка взглянул на друга:
— Я бы пошёл, дружище, да маменька твоя не отпустит.
— Отпустит, мы уже не маленькие, а не отпустит, так сами уедем. Тайно. Чего нам ещё ждать, пока Потоцкий нас со света сживёт, и на улицу выгонит? Нас ничего тут не держит.
На самом деле Михаил лукавил, и оба друга знали это: его держала белокурая красавица Яна.
Яна, которая постепенно вошла в его память, в его сердце, была прямой противоположностью брату: тоненькая, порывистая, задумчивая, она глядела на мир большими зелёными, всегда печальными глазами. Как будто в этом огромном мире не достало для неё ласки и нежности. Вспоминая о девушке, Михаил готов был немедленно бежать к ней, обнять её, прижать к себе и уже никогда не отпускать. Но на людях они держались ровно, и только его друг — её брат знал об их ночных свиданиях.
— Нет, нет и нет, никуда ты не поедешь! — пани Рудницкая вытирала платком градом катившиеся слёзы, — ты не знаешь этих зверей, ты ещё молод, а я видела их в тридцать восьмом году, когда они вешали людей. И против кого ты хочешь воевать, против регулярных войск Короны?
— Я хочу воевать за освобождение людей, которых Потоцкий и ему подобные превратили в скотину. Я хочу воевать за нас, чтобы не выгнали за долги на улицу и не превратили в нищих. Уж лучше стать казаком. Кстати, я слышал, что среди казаков и наши шляхтичи имеются.
— Наивный мальчик, этих людей, холопов, просто используют в своих целях те, кто хочет стать шляхтичем. Для этого они и в казаки запишутся, и с чёртом татарским дружбу водить будут. Начитался ты этого благородного идальго.
Михаил смотрел на мать, и сердце его сжималось, он представлял, каково ей оставаться в это смутное время одной.
— Мама, не плачь, — он гладил её по вздрагивающим плечам, — я обязательно вернусь с деньгами, и мы рассчитаемся с Потоцким, обещаю тебе.
Что она могла ему ответить, он всё равно поступит по-своему. Такой упрямый и такой любимый, как и его отец.
Тихий тёплый вечер опускался на старый замок, на невзрачные домишки дворни, на каменный, под черепичной крышей, большой дом Менделя, где с трудом помещалась вся его многолюдная семья.
Михаил посадил на коня Яну, и они поскакали в луга, туда, где уже стояли стога свежескошенного сена.