Утром его люди стали вызывать евреев по одному и разоружать их. Эту новость быстро узнали евреи.
Сотни людей собрались перед домом гаона.
— Отомстить предателям! — неслось из толпы, — постоим за себя!
Народ был полон решимости разделаться с нарушившими клятву поляками.
На крыльцо вышел гаон рабби Аарон.
— Слушайте, братья, народ мой! Мы находимся в изгнании между другими народами. Если вы подымете руку против панства, и об этом прознают шляхтичи, они отомстят за них всем нашим братьям, что в изгнании. Сохрани нас, Господь, от этого. Если так решено на небесах, примем ниспосланную кару со смирением. Чем мы лучше наших братьев, погибших в святой общине Немирова? Да внушит Господь милосердие нашим врагам. Быть может, отдав им все наши ценности, мы выкупим свои жизни.
Внимательно слушал его народ, потому как гаон имел большой авторитет среди евреев, и решили люди поступить так, как говорит он. Но тут вышел вперёд Давид и сказал:
— Я не верю казакам. Они всё равно убьют нас, сколько бы богатств мы не принесли им. Если вы решили отдать своё добро и свои жизни, то я больше не нужен здесь, я ухожу из крепости.
Он повернулся, чтобы уйти, в это время подошли к нему несколько человек и сказали:
— Мы идём с тобой.
Потом к ним подошло ещё несколько десятков, и все они покинули площадь. Когда стемнело, переодевшись в крестьянское платье, неслышными тенями они проникли сквозь лагерь повстанцев, бесшумно сняв часовых, и растворились в ночной мгле.
Евреи снесли всё своё имущество на центральную площадь.
Утром повстанцы ворвались в крепость.
— Вот то, что вы желали! — встретил их князь и показал на еврейское добро.
Максим Кривонос послал повеление князю взять всех евреев под стражу, чтобы не разбежались. Три дня провели евреи в страхе и неизвестности. Не ведали они, сдержат ли своё обещание злодеи.
На четвёртый день приказал Кривонос вывести всех евреев из крепости, и исполнили поляки это приказание. Вышли евреи с разбитыми и сокрушёнными сердцами, предчувствуя недоброе.
Согнали их всех — несколько тысяч — в большой сад, наглухо огороженный со всех сторон.
Гаон увещевал людей:
— Если суждено, пусть мы погибнем во славу имени Господа, но не изменим своей вере.
И отвечал народ единодушно:
— Слушай, Израиль, Господь Бог наш, Бог единый и так, как в ваших сердцах он един, так и в наших он только единый.
В большой дом, где расположился Максим Кривонос ввалились несколько холопов.
— Явился до нас посланник епископа киевского Сильвестра, хочет говорить с тобой.
— Пусть заходит.
В горницу вошёл рослый поп в рясе с большим крестом на груди. Перекрестившись трижды в красный угол, где едва тлела лампада перед затуманившимся от времени ликом Христа, он поклонился Кривоносу.
Максим жестом показал на стул:
— Сядай, батюшка, с чем пожаловал?
— Слыхал я, что евреев много собралось у тебя, что драгоценности их, неправедно нажитые, отобрал ты.
— То так, батюшка, жертвую тебе десятину на Храм Божий.
— Премного благодарствую! А скажи-ка, что с теми евреями делать собираешься?
— То, как обычно, отдам холопам, чтоб уничтожили заразу эту.
— А я вот, что тебе предложить хочу. Коли удастся уговорить этих жидов от веры своей отказаться, да в нашу перейти, в православную, вот это будет победа. О ней быстро весть разнесётся среди евреев, да и кругом другие народы про то узнают. И захотят все жиды жизнь свою спасти. И окрестим всех, и укрепится тем православие, как вера истинная, а евреи исчезнут быстрее, чем изводить их смертоубийствами.
— Умён ты, батюшка, и дальновиден. Но сумлеваюсь я в успехе дела твоего. Однако попробуем. Коли не получится у тебя, тогда я за дело возьмусь.
Наутро явился к евреям, ожидавшим своей участи, представитель епископа и поставил посреди сада знамя с крестом православным:
— Всякий, кто изменит своей вере, останется в живых; пусть он сядет под этим знаменем.
Но никто не ответил ему и никто не вышел, ни один человек.
И так он три раза возвещал о предложении своём. Но гробовое молчание было ответом ему.
Тогда он открыл ворота сада, и сейчас же в него ворвались холопы и стали убивать евреев. Кровь лилась рекой, убийцы озверели от крови. Кого протыкали саблями и пиками насквозь, кому сносили голову, кому отрубали конечности и бросали на съедение псам. Некоторым обматывали голову по переносице тетивой лука и спускали лук так, что у них выскакивали глаза, детей рубили, как капусту. Женщинам раздвигали ноги и насаживали их на пики, хохоча над тем, как они корчились и кричали в предсмертных муках.