- Ну нет, еще рано прощаться, - запротестовал он. - Где это видано... Такой гость! Бар и войско никуда не денутся. Не отпущу! Голову под копыта коню подложу - езжай, Богдан... А это видел? - Яким потрогал рукой шрам на виске. - На всю жизнь печать нашей кровной дружбы! Зайди же ради бога и ради памяти о нашем сближении там... - махнул рукой куда-то в сторону и сказал строго: - Прошу пана Богдана зайти ко мне в дом и заночевать. У меня - жена Олена-переяславка, двое деток...
- А... сестру пригласишь, пускай и с мужем?.. - понизив голос, сказал Богдан.
- Если он дома... В Нежин вчера собирался поехать, на ярмарку, с нашим Григорием. А Ганнусю приглашу, конечно, мы с ней ладно живем, по-родственному. Но она только что куда-то со двора ушла. Как только вернется - позову. О, да вот и она - легка на помине. Ганна, а угадай, кто к нам приехал?
На противоположной стороне улицы остановилась пышная, как созревший плод черешни, молодица. На голове у нее был переяславский бархатный зеленый чепец, а на розовой шее нити красных бус. Запаска плотно обтягивала ее фигуру, а свободно спадавшая с высокой груди вышитая сорочка зашевелилась, когда женщина стала быстро пересекать улицу.
- Брат Богдан? - И зарделась, опустив свои голубые глаза. Полные щеки с ямочками вспыхнули огнем и сразу же побледнели. Молодица отвернулась, вытирая рукой навернувшиеся на глаза слезы.
- Вишь как обрадовалась Ганна, - отозвался Яким. - Да что с тобой, сестра? Богдан заночует у нас. Первым долгом о тебе спросил.
А Богдану казалось, что он, подхваченный ураганным ветром, несется в какие-то дебри, теряя способность соображать. И в потоке нахлынувших желаний преобладало одно: чтобы это была... пускай даже и замужняя, в чепце и в плотно облегающей запаске... Христина. Увидел между нитями красных бус крестик, точно такой, как бросил в море на кафском берегу.
- Ганнуся, с коротенькими косичками, с прижмуренным глазом, Ганнуся!.. - наконец произнес Богдан. - Что это ты, от радости или от горя, сестричка, давай хоть поздороваемся...
- Давай!.. - Она неожиданно повернулась и, заплаканная, поцеловала Богдана пылающими, такими же, как и у брата, пухлыми губами. - Вот это тебе, братец, и ответ. Как знает пан Богдан, так пусть и расценит мои слезы. Они текли у меня еще с давних пор, но никто их не видел. Так пусть пан Богдан почувствует их соленую радость... хотя бы от такой запоздалой встречи. Так пошли, Яким, хоть к тебе - я одна дома, без мужа...
И повела Богдана во двор Сомко.
6
Богдан, охваченный тревогой и приятными воспоминаниями, грустя и радуясь одновременно, ехал вместе с казаками чигиринской сотни отца. Они направлялись по наказу старосты, кажется, не то в Бар, не то в Замостье, Богдану было все равно. Перед его глазами стояло пылающее лицо Ганнуси, обрадовавшейся встрече с ним. На устах юноши и в его сердце еще горел горячий поцелуй, которым она наградила его на улице в присутствии старшего брата.
- Не годится, Зиновий, перед боем терзать себя всякими мыслями. Выбрось все это из головы, - прервал размышления сына командир отряда.
- А кому известно, батя, будет ли бой? Пока что бродим по Подольщине не одну неделю да нагоняем страх на людей.
- Посеяли густо, а что пожнем - увидим.
- Мудро сказано, батя. Что посеяли, кто сеятель?
- Война, говорила мать, прощаясь в Чигирине. Войну посеяли, Зиновий...
Отец любил сына и принимал близко к сердцу все его переживания. Вздохи Богдана и его задумчивость не ускользнули от внимания подстаросты. Он догадывался, что эти вздохи вызваны встречей с пылкой переяславской молодицей, смело выразившей свои чувства. Дочь покойного купца безжалостно ранила парня в самое сердце. А ведь она замужняя, ждет ребенка... И вздохнул, переживая печаль сына, как свое горе.
- Вот, боже праведный, чуть было не забыл. На днях заходил ко мне слуга Острожского. Срочно разыскивал тебя. Хотел передать что-то важное.
- От Стасика Хмелевского?
- Не сказал. А Хмелевские, очевидно, уже выехали из Острога. У него, говорит, есть срочное дело к молодому пану Хмельницкому. Может быть, Зиновий, заглянул: бы к нему? Я в Острог заезжать не буду, чтобы не терять времени. Надо будет еще заскочить в Замостье. А тебе сейчас можно было бы и в Острог заехать. Задерживаться там не следует, а все-таки рассеешься немного. Слугу князя Острожского Назаром зовут. Так, говорит, его все дворовые называют.
- Так я заеду туда, батя. Наверное, Стась оставил о себе какую-нибудь весточку, а может быть, и сам...
Последних слов уже не слышал подстароста, он только махнул рукой вслед сыну, словно благословлял его. Богдан пришпорил коня, поскакав вдоль Горыни туда, где из-за перелеска виднелись кресты высокой замковой колокольни, которую самая младшая невестка старого князя решила перестроить в костельную башню.
Воспоминания об этом вызвали у Богдана чувство горечи. В костел перестраивают святыню, в которой старый Острожский впервые на украинском языке провозгласил святое письмо, приобщив к нему широкие круги украинского народа... Позорят насиженное гнездо украинского просветителя Острожского. И никакой управы на них нет. Из самого Рима устремляются сюда посланцы папы, которые приносят в бывшую святыню распятия, служащие иезуитам для уничтожения не только веры, но и нашего народа...
Прибыв в имение Острожских, надо будет объяснить княжне-иезуитке причину своего приезда. Да и допустят ли его в замок преподобные ксендзы, пытающиеся окатоличить острожских жителей, старательные наследники Лойолы, свившие себе здесь иезуитское логово.
- Каждый воин, приехавший с юга, считается там презренным схизматиком... - на прощание предупредил отец.
Богдан остановился возле старой корчмы, прозванной "Наливайковской" и стоявшей вдали от главного въезда в замок Острожских. Несколько горожан посторонились, пропуская утомленного дорогой воина к корчме.
- Нет ли среди вас княжеских слуг? - обратился к ним Богдан.
Соскочив с коня, он стал разминать отекшие от долгой езды ноги и, казалось, уже забыл о своем вопросе.
Люди удивленно переглянулись между собой. Все они были княжеские.