В полдень из Чигирин-Дибровы возвратился гонец, посланный туда на разведку. Немного погодя приехал и Яцко с каким-то коренастым моложавого вида мужчиной, обросшим черной бородой. На голове у него из-под брыля [соломенной шляпы (укр.)] свисал толстый оселедец, обросший кругом густыми черными волосами. Люди опознали в нем казака-выписчика, который, покоряясь законам королевской Польши, видимо, совсем осел на волости [на свободные земли], стал гречкосеем [хлебопашцем (укр.)].
- Здравствуйте, панове молодцы! - сдержанно обратился Яков к казакам, сняв шапку и проведя ею по поросшему лозой песчаному бугру, на котором его встретили чигиринцы. - Ну, как поживает наш славный батько кобзарь? Эй, пан Федор, здравствуй! Это я, Яцко...
- О, здравствуй, казаче! Спасибо тебе, брат, за то, что пособил мне выбраться на волю и спас жену с ребенком... - промолвил кобзарь, протягивая руки к Якову.
Как родные, они обнялись и расцеловались, похлопывая друг друга так, что эхо разносилось над рекой.
- Бога да добрых людей благодарить надо, брат Федор. Первейшая благодарность пани Хмельницкой и ее сыну, которого отныне казаки Богданом будут звать! Это они надоумили мать Мартынка Семениху да советом и поддержкой помогли ей в этом добром деле... Не пофортунило пани Хмельницкой, дай бог ей счастья...
- А что с ней, Яцко? Может, нужно помочь женщине... - спросил Богун, слегка отстраняясь от казака.
- За убийство полковника, за похищение его трупа, за побег кобзаря с поводырем... - начал было громко Яцко, но закончил почти шепотом: Урядника Хмельницкого хотят банитовать, то есть выгнать из дома и хутора, забрав все его имущество, пожитки, а может, и казнят на колу.
- Казнят на колу?.. - повторило сразу несколько человек.
- Да, хотят казнить... - ответил Яцко. - Разве панам шляхтичам жаль наших людей? На такие плодородные земли, на такой богатый край сколько их зарится и раскрывает свои ненасытные рты. Они бы всех нас уничтожили, лишь бы завладеть нашими землями. Во времена Наливайко и Косинского едва до Белой Церкви дотянулись своими загребущими руками. А теперь с каждым годом, с помощью католического креста, кола да еще виселиц, все дальше распространяют шляхетскую власть, уничтожают наших людей. Теперь уже и до Чигирина добрались. Вместо рассудительного урядника Михайла Хмельницкого поставят какого-нибудь упыря католика, а православную церковь превратят в униатскую.
- Сожжем, но не допустим! - закричали казаки.
- Нет, сжигать не нужно, братья, это ничего не даст. Вот поможем русским, Болотникову навести порядок в своем царстве, народного царя поставим, а потом вместе с могучим братом - русским народом и навалимся на наших "вашмостей" [вашмость - ваша милость (польск.)], шляхтичей и короля! Униатских попов и палачей нашего народа посадим на колы и вместе с русским народом будем создавать новую жизнь!..
Богун, слушая Яцка, гордо поднял голову и всматривался в даль, словно и забыл о том, что он слепой. Когда же, вздохнув полной грудью, Яцко умолк, с лица Карпа-Федора Богуна сразу исчезла мечтательная улыбка. Обернувшись к Яцку, он спросил:
- Неужели так и погиб чигиринский урядник и нельзя спасти его святую жену и сына Богдана?
- Хотели было отправить их в Кременчуг или на Низ...
- Так что же помешало?
- Да сам владелец Субботова, Михайло Хмельницкий... Не поверил он нам, отказался от помощи казаков.
- Остался в Субботове ждать позорной баниции?
- Да нет. Дело в том, что переяславской казачке, пани Матрене не удалось сделать казака из него, а до шляхтича он, наверное, еще не дорос... Так вот и... поехал Хмельницкий к старосте Даниловичу в Переяслав правды искать...
- А Матрена, Яцко, Матрена и Богданко? - взволнованно допытывался Богун.
- Вместе с ним поехали, сам провожал их до деревни Медведовки. С ними поехала и мать Мартынка.
Все облегченно вздохнули. Молодые казаки стыдливо отворачивались в сторону - Лукия кормила ребенка. Яцко снова заговорил, но уже как старший:
- Теперь, брат Федор... Твою Лукию с сыном поселим в Веремеевке, у нашего товарища Прокофия Джулая. Сам там малость поживешь, немного очухаешься, а потом на Левобережье махнешь, людям о нашей правде, о будущей свободе будешь рассказывать. А может... и нам в России понадобишься, позовем... Ну, хлопцы, помогите молодице собрать пожитки да отнесите на подводу, что стоит за лозой... Спасибо, брат Прокофий, поручаем мы тебе наше казацкое богатство - кобзарскую семью... Не забудь, молодица, что ты теперь Федориха. А сейчас прощайте, будьте здоровы! Мы двинемся в путь-дорогу, судьба ждет нас за Путивлем!..
Прощались с каждым в отдельности, расцеловались даже с молодицей и маленьким Мартынком. И солнце согревало своими лучами этих искренних, сильных и добрых людей.
13
Всю дорогу до самой Медведовки Михайло Хмельницкий чувствовал себя в обществе решительного казацкого вожака Якова как под надзором, хотя тот и уверял его, что сопровождает их, поскольку ехать по лесным дорогам небезопасно, тем паче ночью.
- Всякий народ шатается в наших краях, пан Хмельницкий. Со мной оно как-то спокойнее, меня здесь каждая собака по духу чует, - объяснил Яцко. - Да и по пути мне, в Боровицу хочу наведаться...
Яцко без умолку, громко рассказывал о своих былых походах в Ливонию вместе с Самойлом Кишкой. Хмельницкому даже надоело слушать его, время от времени он поглядывал на женщин, несколько раз напоминал сыну, чтобы тот ехал рядом с матерью, проявляя какую-то непонятную неприязнь к своему спасителю. Он познакомился с Яцком сразу же по приезде из Черкасс в Чигирин. Жители Чигирина называли Яцка "отчаянной головой", но уважали его, как бывалого казака, ибо из всех жителей города он один принимал участие в ливонском походе и возвратился здоровым и невредимым, хотя и сильно обносившимся. Люди рассказывали, что воевал он рядом с самим Кишкой, который, по его уверениям, погиб не в бою с врагом, а от предательского удара в спину...