- Мне кажется, что следовало бы заехать и к Карпу, как ты думаешь, Явтух? - спросил Дорошенко.
Тот пожал плечами: разве он тут распоряжается? Но Хмельницкий ответил за него:
- Заедешь и к Карпу в Пятигоры. Делай как лучше. А нам пока что придется воевать. Поторопишь Тимошу, потому что чует мое сердце, что придется нам полковников наших с оружием в руках отбивать у шляхты. Неужели мы не справимся со шляхтой с помощью Москвы?.. А как быть с девкой... решите вместе с Брюховецким. Жаль, правда, ее, жизнью своей рисковала, спасая меня. Да разве мы не знаем, что из-за любви девушки теряют рассудок? Порой и родного отца, стоящего на пути к любимому, они готовы толкнуть в пропасть! Эх-эх, чем только не приходится заниматься гетману...
ЭПИЛОГ
По улице Чигирина от церкви двигалась давно ожидаемая свадебная процессия. Не только Ганна Золотаренко, но и Богдан пожелали торжественно, под венцом, скрепить свой давний союз.
Постарел и он, всегда бодрый казацкий гетман. После последней победоносной битвы под горой Батог он вернулся раненым, и сейчас левая рука у него была подвешена на шелковом платке. Ганна вытащила еще девичий платок, который долго хранился в сундуке, как ценность, ради этого запоздалого их праздника. У подножия горы возле Днестра Богдан добыл себе славу победителя, разгромив войска польного гетмана Калиновского, своего давнего соперника, голову которого разрешил пронести перед полками победоносных казачьих войск. Богдан вернулся с Днестра с уверенностью, что это была его последняя победа на поле брани.
- А все-таки жаль, что Стефан Чарнецкий остался жив, - с огорчением говорил Богдан. - Кроме меня, некому больше пронзить сердце этого самого заклятого соперника и врага казачества.
- Не суши себе голову, - утешила его Ганна, торжественно проходя меж клейнодами казачьей славы ее мужа.
Дьякон восстановленной церкви собрал большой хор из казаков Чигиринского полка и нескольких десятков отроковиц, головы которых, как на Ивана Купала, были украшены венками из живых цветов. У ворот церкви Богдан оглянулся, заслушавшись пением слаженного хора:
И сполаети деспота...
Он усмехнулся, услышав кантату, которой славили воинов. Оказывается, для свадебной церемонии священники использовали совсем не церковную кантату.
- Что-то перестарались отцы праведные с казаками, совсем не свадебные песни поют для нас, Ганна, - с улыбкой прошептал Богдан на ухо своей невесте.
- Ну и что же, пусть поют! Я не прислушиваюсь к этому, лишь бы пели, как поют и наши с тобой души. Опоздали мы пропеть свои песни, так уж и не возражай. Поздний мед такой же сладкий, хотя и утратил аромат первого цветения.
- Поздний мед, говоришь, Ганна? Да я согласен пить и деготь, вспоминая о нашей первой встрече. "А, цыц ты, пакостный!.." - крикнула ты на злющего пса, лаявшего на привязи. Никогда не забуду ни слов этих, ни твоего голоса. Как первое признание прозвучали они для меня. Ведь это меня защищала ты, Ганна! - крепче сжимая ее руку в своей, промолвил Богдан.
Ганна с благодарностью взглянула на Богдана, словно подтвердила, что и она помнит все это. На ее лице расцвела улыбка.
- Да, так было, - по-женски вздохнула она. - Спасибо, напомнил мне о радостном дне нашей юности...
За молодыми ехали конные казаки. Впереди Карпо Полторалиха вел оседланного Богданова коня, на котором он возвратился после победы под Батогом. За ним ехали полковники Джеджалий и Богун, на скрещенных саблях, покрытых ковриком, они везли гетманскую булаву. А дальше около десятка пар старшин на конях на таких же скрещенных саблях везли чужеземные клейноды, добытые Хмельницким в боях, в бурные годы его гетманской и казацкой славы. Затем ехал на ретивом жеребце Мартын Пушкаренко, высоко подняв правой рукой драгоценный пернач, подаренный французским графом Конде. Позади на вороном коне с поднятой для торжественного приветствия саблей гарцевал молодой полковник Иван Серко, наконец вернувшийся из Франции.
Возле ворот гетманской усадьбы стояла четверка белых лошадей, запряженных в разукрашенную карету. Белые арабские кони прядали ушами, испугавшись длинной пестрой процессии, проходившей по улице, веселых криков чигиринцев. Управлял ими Матулинский.
Эти кони вывезли карету с женихом и невестой на взгорье по дороге на Субботов. Богдан и Ганна сидели молча, словно угнетенные этой последней торжественностью в их жизни.
А на холме, когда уже вдали показался Субботов, карету снова окружили конные казаки полковника Вешняка. Богдан велел Матулинскому остановить лошадей и вышел из кареты поздороваться с казаками. Ганна осталась в карете.
- Может быть, поедешь без меня и похлопочешь с братом Иваном о приеме гостей? - спросил, словно советовался с нею. Но Ганна поняла, что он не советовался, а приказывал. Он уже несколько дней нетерпеливо ждал возвращения Федора Вешняка из "Москвы.
- Здравствуй, друг, рад видеть тебя! - воскликнул Богдан, идя навстречу соскочившему с коня Вешняку.
А Ганна поехала по субботовской улице к восстановленной усадьбе. Следом за ней двинулся и свадебный кортеж с гетманскими клейнодами, свидетелями его воинской славы.
Вешняк сообщил гетману о том, что вместе с ним приехали послы и что уже добились соглашения с царем.
- А вот к тебе, Богдан, еще гости! - указал Вешняк на толпу людей, стоявших возле оседланных коней.
Он словно окаменел, только теперь присмотревшись к этим людям. Затем быстро прошел вперед и прямо упал на грудь дальнего гостя. Из далекой балканской страны снова прибыл к нему посол болгарского народа Петр Парчевич! И вдруг подумал о том, как много еще надо сделать ему и потомкам.
- О стремлении болгарского народа я напомню его величеству царю Алексею Михайловичу!.. - пообещал Хмельницкий Парчевичу, когда они уже приближались к воротам его субботовской усадьбы. Там брат Ганны полковник Иван Золотаренко принимал гостей.
...Вот так было! Летели годы, сгорали в пламени освободительной войны лучшие сыновья вольнолюбивого народа. Но народ помнил о них и продолжал бороться за освобождение страны от шляхетского угнетения, от панской неволи. Украинские люди всем сердцем и душой стремились в этой борьбе к воссоединению с великим народом России!
1939-1964