- И я рад... приветствовать тебя, Богдан, - довольно смело и действительно радостно произнес Григорий. - Как хорошо, что ты... А то мама наша...
- Что с ней? Больна? - забеспокоился Богдан и бросился к хате. Но остановился и теплее поздоровался с братом. Положил ему на плечи руки. Взрослый стал, вон как вымахал!..
Когда Богдан, поддавшись внутреннему порыву, обнял щупленького брата, тот не сдержался, припал губами к лицу старшего и единственного, такого сильного своего брата. Затем прижался головой к его груди и дал волю слезам!
Богдан понял, что эти слезы вызваны не воспоминанием о погибшем отце. В доме новое горе!..
- Что с матерью? - спросил, направляясь в хату.
А мать уже стояла на пороге. Стояла, поддерживаемая непередаваемой радостью. Бледная, больная, держась за косяк двери, она вышла встретить сына. Она, как и все матери на земле, до последнего своего дыхания вдохновлялась великой силой священного материнства! Пускай колотится неугомонное сердце, лишь бы не упасть, на ногах встретить сына!
Первым бросился к ней встревоженный Григорий:
- Мама, зачем вы встали?!..
Но Богдан опередил его, подбежал к матери. Взял ее на руки, как драгоценное, но хрупкое сокровище. Так на руках и понес в хату, подыскивая слова утешения. Осторожно уложил ее в постель, прикрыв одеялом ноги, худые и очень жилистые, скрюченные пальцы...
- Какая же вы, мама...
- Слишком легонькая для тебя, Зинько мой...
- Да нет, я не об этом. Разве можно вам вставать, когда здоровье у вас... - Подыскивал слова, чтобы как можно мягче убедить больную мать, что ей нельзя вставать с постели.
Матрена то закрывала, то открывала свои заплаканные глаза, словно не верила, что не во сне, а наяву видит своего первенца. Какой он сильный, какой родной! Именно таким она хотела воспитать его еще тогда, когда прижимала головку сына к своей груди, утешала при огорчениях, вытирала на детской щечке слезу...
Затем она переводила взгляд на худого не по-детски озабоченного Григория, на его улыбающееся и влажное от слез личико:
- Сынок, что это ты... Мне уже... лучше, - собравшись с силами, произнесла. Она старалась сдерживать волнение, порывалась встать. Столько дел у нее, и Зинько приехал... - Гришенька, поди позови Дарину. Скажи, гость к нам приехал... Это соседская девушка, спасибо ей, помогает нам, объяснила Богдану, который до сих пор еще стоял, словно в чужой, незнакомой хате.
- Давно болеете, мама? - спросил, пододвигая скамью к постели.
- Давно, Зинько... С тех пор, как узнала о постигшем нас горе. Поднепровье когда-то было для меня колыбелью, а теперь, очевидно, могилой станет. Но уже не пойду туда умирать, не дойду. А хотелось бы пожить там, где похоронены родители. Но умирать везде одинаково. Как хорошо, что мы снова увиделись. Хвораю, Зинько, очень хвораю... - И снова тихо заплакала.
- Давайте, мама, не вспоминать того, что печалит вас! Ну, а если и вспоминать, так только о таком, что радовало бы нас! Живы ли соседи, которые так приятно беседовали со мной, молодым, рассказывая о своей тяжелой и горестной жизни?
- Когда это было, Зинько... - вздохнула мать, вытирая слезы.
- Да не так уж и давно, мама. Каких-нибудь... погодите, лет десять, а может быть, немного больше...
- Я каждый день считаю их, Зиновий, каждый день думаю о тебе. После пасхи двенадцатый год пойдет...
- Здравствуйте, пан... - сказала показавшаяся на пороге девушка, очевидно Дарина.
- Да бог с тобой... "пан"! Какой же я, дивчино, пан, присмотрись получше! Здравствуй, белявая! Спасибо тебе, что за моей матерью присматриваешь. Если бы знал, гостинец из Варшавы привез бы тебе.
- Да что вы, мы не привычные к гостинцам. Благодарю за доброе слово. И вам спасибо, что заехали к нам... А что, мама, борщ сварить или жаркое приготовить?.. Я помню вас. Тогда маленькой была, больше с вашей молодой и файной женой виделись по-соседски. А там Григорий говорил, что вас казаки ждут...
- Ах ты господи, совсем забыл! Извините, мама, я выйду на минутку, устрою казаков.
Поднялся со скамейки чуть не касаясь головой потолка, как показалось матери. Мужественная фигура, пышные усы, как у... И она снова закрыла глаза, так и не произнесла слова - отец. С ним ведь связано и ее девичье горе.
7
Пасхальные дни в этом году Богдан провел в Петриках, гостя у матери. Но ему уже надо было уезжать. За эти две неделя его пребывания у матери она поправилась, стала ходить.
- Ты, Зиновий, поднял меня с постели! - говорила она сыну. - Если бы не приехал, не встала бы ваша мать. Пречистая матерь божья, которой я всегда молюсь за вас, надоумила тебя, сынок, приехать.
Во время пребывания Богдана у матери к ней приходило много односельчан. Ведь у нее гостит сын - писарь украинского реестрового казачества!
Как только Богдан приехал в Петрики, он тотчас отправил гонца в Киевский полк, чтобы поговорить с оставшимися вне реестра казаками, которые сосредоточивались в Киеве. Кроме того, велел гонцу навестить настоятеля Киево-Печерской лавры и передать ему записку, в которой просил принять его брата Григория в бурсу.
- Поручи кому-нибудь или сам разузнай, как восприняли люди Приднепровья новый королевский указ о казачьем реестре. Но смотри, Тимоша, не проговорись, кто тебя направил и зачем, - наставлял Хмельницкий казака.
А матери сказал, что побудет у нее, пока кончится весенняя распутица. Он и в самом, деле с тревогой посматривал на дороги, которые развезло от дождей. Но люди по-своему понимали казачьего писаря. "Готовиться ли пахать поле или снова войны ждать?" - спрашивали.
- Ходят слухи, что ваши украинские люди отказываются подчиняться Короне, - робко намекали гостю. - Может, пан писарь и не знает об этом?
- Как же так не знает. Ведь писарь первым должен обо всем знать и передать людям, - оправдывался Богдан. - А люди всюду люди! многозначительно намекал он. - Белорусам тоже небось хочется жить и трудиться на своей земле для своей семьи, а не гнуть спину в батраках. К тому же стремятся и приднепровцы. Только они более приспособлены к казачьей жизни. Им приходится постоянно воевать с турками, да и со своими панами не мирятся.
- Известно, паны везде одинаковы, - соглашались белорусы, уловив в словах писаря намеки на то, что у них давно уже наболело.